Одна из самых сексапильных киногероинь, французская авантюристка XVII века Анжелика, возвращается на киноэкран с помощью режиссера Ариэля Зейтуна. Автор новой версии «Анжелики, маркизы ангелов» (Angelique) воспользовался возможностью чуть подробнее углубиться в роман Анны и Сержа Голон, чем в экранизации 1964 года, а также сделать эротические сцены пооткровеннее. Отважатся ли современные постановщики похождений Анжелики на пять фильмов, как их коллеги-шестидесятники, пока неизвестно, однако как минимум на одну новую встречу с неукротимой маркизой можно надеяться после титра «Конец первой части», которым завершается картина Ариэля Зейтуна. Вероятно, однако, что имеется в виду всего лишь конец первой книги, хронологию которой фильм соблюдает так же аккуратно, как и прокатный хит Бернара Бордери 1964-го: в финале расстроенная героиня, уверенная, что ее муж сгорел на инквизиторском костре, становится «Маркизой Ангелов», то есть собирается придать своей аристократической карьере новый парадоксальный поворот, вступив в бандитскую шайку, возглавляемую давно влюбленным в нее другом детства. В нынешней версии, однако, преданный друг Никола (Матье Кассовиц) выглядит заметно старше Анжелики — в сущности, с виду он вполне годится ей в отцы, не говоря уже о Жераре Ланвене, исполнителе роли загадочного демонического мужа героини, спокойно годящегося и в Анжеликины дедушки. В отличие от старого фильма, где неугодного королю и церкви олигарха-золотопромышленника, подозреваемого в колдовстве, играл Робер Оссейн, теперь мрачный муж Анжелики выглядит не дьяволом во плоти, а благообразным пожилым джентльменом, у которого страшные шрамы на лице как-то сглажены и почти незаметно смешиваются с морщинами. Впрочем, ни малейшего пиетета перед окружающими ее взрослыми мужчинами Анжелика не испытывает, и если в старинной героине Мишель Мерсье при всей ее норовистости все-таки чувствовалась некая хрупкость, уязвимость и порой неотразимая слабость, то теперешняя исполнительница Нора Арнезедер производит совершенно бронебойное впечатление. Ничуть не удивительно, что на собственную свадьбу она является в брючном костюме, стилизованном под военный мундир, а во время первой брачной ночи чуть ли не сует кукиш под нос пока еще нелюбимому мужу, наотрез отказываясь от супружеских обязанностей,— куда обаятельней и трогательней этого гусарского феминизма выглядела напускная покорность Анжелики-шестидесятницы, просившей супруга, наоборот, провернуть консумацию брака побыстрее, чтоб она не мучилась. В 1964-м Мишель Мерсье в русле традиционных романтических представлений играла постепенно разгорающуюся в сердце Анжелики любовь к человеку, поначалу пугавшему ее, а теперь Нора Арнезедер без всяких мелодраматических сантиментов утверждает полное право женщины в любой момент передумать. Не то чтобы ее героиня сильно влюбляется в мужа, присмотревшись к его неочевидным человеческим и мужским достоинствам, а просто в какой-то момент ее осеняет капризная мысль: «Я думаю, мне пора исполнить супружеский долг». За этим следует обстоятельная постельная сцена с добросовестно представленными различными вариантами поз, которые и не снились скромной и целомудренной прежней Анжелике, так что теперешняя маркиза ангелов вслед за мужем, в какой-то момент поднимающим тост «Долой мракобесие!», могла бы провозгласить тост «Долой стыд и ханжество!». Вместе с этим возрастанием свободы и самостоятельности героини теряется значительная часть старомодной Анжеликиной привлекательности: та Анжелика выживала в мужском мире, где была заведомо слабее и была вынуждена прибегать к женской хитрости — нынешняя с самого начала самоуверенно держится с мужиками на равных. Героиня Мишель Мерсье — без всяких кокетливых уловок соблазнительницы — выглядела как женщина, которую всем автоматически хочется изнасиловать (пусть даже подсознательно), к героине Норы Арнезедер — при всей ее привлекательной внешности — мужские персонажи фильма пристают значительно реже и осторожнее: возможно, их смущает нахрапистость этой кавалерист-девицы, явно любящей и умеющей командовать. И раз уж строптивая маркиза читает потихоньку под одеялом письма еще одной свободомыслящей дамочки — Нинон де Ланкло — к маркизу де Севинье, то применительно к новой Анжелике вполне уместно позаимствовать оттуда один из расхожих афоризмов: «Красота без очарования — все равно что крючок без наживки».
