Анжелика и Король. Глава 7 (в редакции «Друзей Анжелики»)

Анжелика спала, и ей снился сон, который часто повторялся в последнее время. Она лежит в траве на лугу и ей очень холодно. Она пытается укрыться стеблями растений, как вдруг замечает, что обнажена. Тогда она с тревогой всматривается в ярко-синее небо, по которому лениво проплывают белоснежные облака, с нетерпением ожидая появления солнца. Наконец ее тела касается первый ласковый луч. Она млеет. Ее наполняет чувство необыкновенного счастья и покоя, пока она не понимает, что тепло исходит не от солнечного света, а от руки на ее плече. Ее снова знобит, она твердит себе: «Конечно, я мерзну, ведь сейчас зима. Но почему тогда трава зеленая?» — и она продолжает размышлять, откуда морозной зимой вокруг летняя трава, пока не просыпается, зябко дрожа и потирая плечо, на котором все еще ощущается прикосновение теплой и нежной ладони.

В эту ночь Анжелика опять проснулась, стуча зубами от холода, и натянула на себя одеяло, сброшенное с постели во время беспокойного сна. Она так замерзла, что даже подумала, а не позвать ли одну из девиц де Жиландон, спящих в соседнем помещении, чтобы растопить камин.

Предоставленные ей апартаменты в Версале состояли из двух комнат и маленькой купальни с мозаичным полом и углублением в центре для водостока. Чтобы согреться, Анжелика решила принять ванну для ног с лепестками чабреца.

Чайник на угольной печке еще не остыл. Она раздвинула полог и принялась нащупывать ногами синие атласные домашние туфли, подбитые лебяжьим пухом.

Хризантема залаяла.

— Тихо!

Где-то вдалеке пробили часы. Анжелика поняла, что спала недолго. Едва минуло за полночь. Редкий и краткий миг отдыха, когда не было ни бала, ни позднего ужина или ночного праздника, и большой версальский дворец погружался в тишину.

Анжелика наклонилась в поисках туфельки и увидела слева возле алькова контуры небольшой двери, словно прорисованной тонкой полоской света. Она никогда не замечала ее раньше, а сейчас обнаружила лишь благодаря мерцанию свечи за ней. Какой-то незнакомец с той стороны пытался попасть ключом в невидимую скважину замка. Раздался легкий щелчок. Полоса света расширилась, и тень от мужского силуэта упала на стену.

— Кто здесь? Кто вы? — громко спросила Анжелика.

— Бонтан, первый королевский камердинер. Не бойтесь, мадам.

— Да, я вас узнала, месье Бонтан. Что вам угодно?

— Его величество желает вас видеть.

— В такой час?

— Да, мадам.

Анжелика молча закуталась в халат. Маленькие апартаменты ДЛЯ мадам дю Плесси-Бельер были роскошными, но таили в себе ловушки.

— Могу я попросить вас немного подождать, месье Бонтан? Я бы хотела одеться.

— Прошу вас, мадам. Однако соблаговолите не будить ваших компаньонок. Его величество желает соблюдения строжайшей секретности и чтобы о существовании потайной двери знали только доверенные люди.

— Я прослежу за этим.

Она зажгла свою свечу от свечи Бонтана и прошла в туалетную комнату по соседству.

«Мало что в этом мире может тебя испугать», — сказал ей Раймон.

И это было правдой. После всего пережитого она предпочитала встречать опасность лицом к лицу, а не убегать и скрываться. Ее зубы стучали, но не от страха, а от холода и беспокойства.

— Месье Бонтан, будьте любезны, помогите мне застегнуть платье.

Камердинер Людовика XIV наклонился и поставил подсвечник на консоль. Этот обходительный мужчина внушал Анжелике уважение, в его манерах не было подобострастия, а должность не всегда оказывалась завидной. Он отвечал за Дом короля^[1], а также за размещение и довольствие всех придворных. Людовик XIV не мог без него обходиться и нагружал тысячей мелких поручений. Бонтан не использовал свое положение для обогащения, а, напротив, время от времени, предпочитал не докучать монарху пустяками и оплачивал его расходы. Король задолжал ему около семи тысяч пистолей, взятых взаймы для игры в карты и лотерей.

Наклонясь к зеркалу, Анжелика нанесла немного румян на скулы. Ее плащ остался в комнате, занятой девушками-компаньонками. Пожав плечами, она произнесла:

— Ничего не поделаешь. Я готова, месье Бонтан.

Из-за тяжелых юбок она с трудом протиснулась в скрытую дверцу, которая бесшумно затворилась за ней, и молодая женщина оказалась в тесном коридоре, высота и ширина которого были рассчитаны на передвижение одного взрослого мужчины. Анжелика поднялась вслед за Бонтаном по маленькой винтовой лестнице, затем они спустились на три ступени. Их взору предстал узкий проход, длинный, как туннель. Он петлял, проходил через кабинеты или маленькие потайные гостиные, скромная обстановка которых, на ее беглый взгляд, состояла из кровати, пуфа или секретера. Для каких загадочных гостей, для каких встреч предназначались они?

Анжелике открывался неизвестный Версаль — Версаль шпионов и слуг, уединенных бесед, посещений инкогнито, негласных договоренностей и секретных свиданий. Версаль, полный тайн, укрытый в толще стен, незримым лабиринтом оплетающий светлые позолоченные залы официальных приемов.

Они пересекли последнюю каморку, где банкетка и спрятанная за гобеленом дверь, казалось, поджидали посетителей подземного города, и вошли в более просторное помещение. Потолок внезапно взмыл ввысь, стало быть он принадлежал одной из комнат больших аппартаментов.

Осмотревшись, Анжелика узнала кабинет короля.

Свет двух канделябров, в каждом из которых горело по шесть свечей, отражался в черном мраморе стола и освещал монарха, всецело погруженного в работу.

Перед камином, где потрескивал огонь, дремали три крупные борзые. Они привстали с тихим рыком, но затем снова улеглись.

Бонтан поворошил дрова в очаге, подбросил еще одно полено, отошел и словно тень растворился в стене.

Не выпуская из рук пера, Людовик XIV поднял голову. Анжелика заметила, что он улыбался.

— Садитесь, мадам.

Она выжидающе присела на самый краешек кресла. Молчание продлилось довольно долго. В кабинет не проникал никакой шум. Тяжелые синие портьеры, расшитые золотыми королевскими лилиями,  плотно закрывали все окна и двери, заглушая любые звуки извне.

Наконец король встал и, скрестив руки на груди, приблизился к ней:

— Итак, вы еще не рветесь в бой? Ни единого слова? Никаких возражений? А ведь вас разбудили! Где же ваше негодование?

— Сир, я ожидаю приказов вашего величества.

— И что же скрывается за этим внезапным смирением? Какой ответ, резкий, словно удар кнута? Какая язвительная шутка?

— Ваше величество рисует портрет гарпии, и мне становится стыдно. Неужели вы так обо мне думаете, сир?

Король ответил уклончиво:

— Преподобный отец Жозеф целый час расхваливал мне ваши заслуги. Он человек здравомыслящий, широкого ума и больших познаний. Я ценю его советы. С моей стороны было бы неразумно не простить вам прегрешения, когда великие умы Церкви простирают над вами свое снисходительное покровительство. Что в моих словах заставляет вас так насмешливо улыбаться?

— Я не ожидала, что меня призовут в такой поздний час, чтобы в моем присутствии воздать хвалу вашему суровому духовнику.

Людовик XIV рассмеялся:

— Маленькая чертовка!

— Солиман Бахтиари-бей называет меня Фузул-ханум.

— Что это значит?

— То же самое. Вот лишнее доказательство, что король Франции и посол персидского шаха разделяют одинаковые взгляды на один и тот же предмет.

— Мы еще посмотрим.

Он вытянул перед собой обе руки ладонями вверх:

— Безделица, принесите присягу своему суверену.

Анжелика с улыбкой вложила свои руки в руки Людовика XIV:

— Клянусь в преданости королю Франции, верноподданной и вассалом которого являюсь.

— Вот и отлично. А теперь идите сюда.

Он помог ей встать и увлек к столу.

На нем была развернута большая карта, где посреди линий меридианов, параллелей, а также указывающей на четыре господствующих направления розы ветров, располагалось большое синее пятно. По нему бело-золотыми буквами, подобными вышивке, были выведены знаменитые слова: «Mare nostrum — Madre nostrum» — старинное название, данное древними географами Средиземному морю, колыбели цивилизаций: «Наше море — наша мать».

Король указывал на различные места на карте:

— Здесь Франция… Вот Мальта. Там остров Кандия, последний оплот христианства. Дальше мы попадаем во владения Турции. А затем, как вы видите, Персия — лев на фоне восходящего солнца, между турецким полумесяцем и азиатским тигром.

— Ваше величество призвали меня в такой поздний час, чтобы поговорить о Персии?

— А вы бы хотели, чтобы я позвал вас поговорить о чем-то другом?

Опустив глаза на карту и избегая монаршего взгляда, Анжелика покачала головой:

— Нет! Поговорим о Персии. Какой интерес может представлять эта далекая страна для французского королевства?

— Интерес, предмет которого не безразличен и вам, мадам: шелк! Знаете ли вы, что шелк составляет три четверти нашего импорта?

— Я не знала. Как много! Значит, Франция нуждается в большом количестве шелка? Зачем?

Король расхохотался:

— Зачем? И меня спрашивает об этом женщина! Но, дорогая моя, не думаете ли вы, что мы можем обойтись без парчи, без атласа, без чулок по двадцать пять ливров за пару, без лент и без риз? Нет, скорее мы откажемся от хлеба — так уж устроены французы. Нас мало заботят пряности, масло, зерно, скобяные товары или какие-то другие грубые изделия, но для нас крайне важна мода. В правление моего отца кардинал де Ришелье пытался навязать подданным некоторую сдержанность в туалетах… Результат вам известен: он добился лишь роста цен на редкие ткани, которые начали продавать тайком. Вот где наше слабое место, и вот почему так важен новый торговый договор с персидским шахом: французам нужен шелк, но он очень дорогой. Это разорительное предприятие.

Король принялся озабоченно перечислять:

— Плата за товар персам… Плата туркам за провоз… Плата различным генуэзским, мессинским или провансальским посредникам… Нужно найти другое решение.

— Разве месье Кольбер не намеревается заменить этот обременительный импорт изделиями местного производства? Он говорил мне о преобразовании лионских мануфактур.

— Это долгосрочный проект. Мы пока не владеем восточным секретом изготовления парчи и ламе^[2]. Тутовые деревья, посаженные по моему приказу на юге, начнут плодоносить еще не скоро.

— И они не обеспечат шелк, подобный персидскому. У нас тутовые деревья с черными ягодами. А в Персии шелковичные черви питаются белыми сортами, которые растут на высокогорных плато.

— Кто вас так подробно информировал?

— Его превосходительство Бахтиари-бей.

— Он обсуждал с вами торговлю шелком? Значит, он догадывается, что это будет важной темой наших переговоров? Как вам показалось, он знает о наших трудностях?

— Солиман-бей — поэт, хорошо образованный и по-своему… утонченный человек. Таланты придворного снискали ему расположение персидского владыки, но у него есть и другие достоинства, менее ценимые там, но более опасные для нас: он отличный делец. Довольно редкое качество для вельможи его ранга, поскольку знатные персы в большинстве своем отказались от любой торговли в пользу армян и сирийцев.

Король обреченно вздохнул:

— Придется мне уступить доводам месье Кольбера и преподобного отца Жозефа. Кажется, вы единственный человек, способный разобраться во всех этих хитросплетениях… шелка.

Они со смехом посмотрели друг на друга, словно сообщники, связанные соглашением, не нуждающемся в обсуждении. Вдруг в глазах короля появился блеск.

— Анжелика… — произнес он глухо.

Затем словно опомнился и продолжил обычным тоном:

— Все, кого я отправлял к нему, сообщали мне только глупости. И Торси, и Сент-Амон изображают его грубым варваром, неспособным подчиниться нашим правилам. Они утверждают, что он без всякого уважения относится к королю, чьим гостем является. Но внутренний голос подсказывал мне, что он как раз таков, как вы его описываете: утонченный и хитрый, жестокий и деликатный.

— Я убеждена, сир, что если бы вместо ваших дипломатов вы встретились с ним сами, то никаких сложностей бы не возникло. У вас есть дар понимать людей с первого взгляда.

— Увы! Есть ходы, которые короли не могут совершать лично. В разных ситуациях они должны уметь привлекать к делам подданных сообразно их способностям. Возможно, именно эта задача является для правителей основной, а этот талант — самым важным. Я ошибся, когда недостаточно тщательно выбрал посланников. Я решил, что Сент-Амон, опытный дипломат, в обязанности которого входит представление послов, отлично справится со своей ролью. Но я не учел его недостатки. Он гугенот, и, как у всех представителей этой конфессии, у него мрачный и подозрительный характер. Он больше склонен действовать необоснованно и согласно принципам своего закостенелого сознания, чем с необходимой гибкостью служить интересам короля. Я не в первый раз задумываюсь о приверженцах реформатской веры. Даже от лучших из них сложно добиться точного исполнения указаний из-за удивительной непримиримости их заповедей. Отныне я позабочусь, чтобы их не было на высоких постах.

Людовик XIV сделал рукой жест, словно росчерком пера установил непреодолимый барьер. Жесткое выражение лица постепенно сменилось привычной невозмутимостью.

— Очень любезно с вашей стороны, мадам, вернуться так вовремя, чтобы помочь нам.

— Сегодня утром ваше величество утверждали иначе…

— Я это признаю. Только ограниченные умы полагают, что никогда не ошибаются. Я знаю, чего добиваюсь и чего мне следует избегать. Сейчас самый верный способ достичь поставленной цели — вы. Потому что, если мы не договоримся с персидским послом, то, без сомнений, шах выдворит наших иезуитов и откажется продавать шелк с их тутовых деревьев. Так что дальнейшая судьба и иезуитов, и шелка в ваших руках.

Анжелика бросила взгляд на сияющую на пальце бирюзу.

— Что я должна делать? Какова моя роль?

— Проникнуть в мысли посла, а затем сообщать мне, каким образом следует действовать, чтобы не совершить по отношению к нему ошибок. И, если представится возможность, заранее распознать ловушки, которые нам может подстроить этот коварный персонаж.

— Одним словом, обольстить его. Нужно ли постараться отрезать ему волосы, как Далила^[3]?

Король улыбнулся:

— Полагаюсь на вас. Сами решайте, что необходимо.

Анжелика закусила губу:

— Задача не из легких. Потребуется время.

— Сколько угодно.

— Я полагала, все с нетерпением ждут, когда посол предъявит верительные грамоты.

— Все… кроме меня. Честно говоря, когда мне впервые доложили о нерешительности Бахтиари-бея, я был раздосадован. Потом я позволил делу идти своим чередом, а сейчас, наоборот, хочу отсрочить момент переговоров. Прежде мне необходимо принять посольство Московии, которое сейчас в пути. Тогда я смогу увереннее разговаривать с персом. Ибо если московиты согласятся, можно будет проложить новый сухопутный маршрут: вдали от турецких, генуэзских и tutti quanti^[4] грабителей.

— Тюки шелка больше не будут доставляться морем?

— Нет. Они пойдут старинной дорогой татарских купцов из Самарканда в Европу. Смотрите! Вот шелковый путь, который я хочу возродить, — через степи Закавказья, Украину, Бессарабию и Венгрию. Дальше через владения моего кузена короля Баварского. И вот конец путешествия. При всех затратах выйдет дешевле, чем грабеж варваров и разорительные пошлины за провоз товаров морем.

Во время разговора они одновременно склонились к карте и их головы сблизились. Анжелика почувствовала на своей щеке прикосновение волос Людовика XIV.

Смутившись, она резко выпрямилась и поняла, что ужасно замерзла. Анжелика вернулась к креслу и села напротив короля, заметив, что за время их разговора огонь в камине погас. Она буквально дрожала от холода, сожалея, что не захватила плащ. Но приходилось ждать, когда суверен сам позволит ей удалиться.

Однако король, казалось, и не думал об этом, продолжая говорить о планах Кольбера на мануфактуры Лиона и Марселя. Наконец он прервался.

— Вы не слушаете меня. Что с вами?

Анжелика не решалась ответить. Она сидела, зябко обхватив плечи руками. Король отличался необыкновенной выносливостью. Он не страдал от холода, жары или усталости и не допускал существования подобных слабостей у тех, кто имел честь находиться в его окружении. Сетования раздражали его, а иногда и вели к немилости. Престарелая мадам де Шольн во время парада на плацу громко пожаловалась на холодный ветер, и ее тотчас попросили «удалиться в свой замок лечить ревматизм».

— Да что с вами? — настаивал король. — Похоже, вы погрузились в опасные размышления? Надеюсь, вы не собираетесь оскорбить меня отказом выполнить ту миссию, которую я вам поручил?

— О! Нет, сир, нет! Иначе я не стала бы все это выслушивать. Ваше величество считает меня способной на предательство?

— Я считаю, что вы способны на что угодно, — мрачно сказал король. — Так вы не намерены пренебречь своим долгом?

— Конечно, нет.

— Тогда в чем же дело? Откуда вдруг такой потерянный вид?

— Мне холодно.

Король замер в изумлении:

— Холодно?

— Огонь в камине погас, сир. Сейчас зима и два часа ночи.

На лице Людовика XIV читалось веселое любопытство.

— Так значит за вашей внешней силой скрываются слабости? Я никогда ни от кого не слышал подобных жалоб.

— Никто не осмеливается, сир. Все слишком боятся вам не угодить.

— Тогда как вы…

— Я тоже боюсь. Но еще больше я боюсь заболеть. Как же я тогда смогу исполнить приказы вашего величества?

Король одарил ее задумчивой улыбкой, и впервые Анжелике показалось, что в этом надменном сердце родилось незнакомое ему ранее чувство — нежность.

— Хорошо, — заключил он решительно. — Я желаю продолжить нашу беседу, но при этом не хочу вашей гибели.

Он расстегнул коричневый камзол из плотного бархата, снял его и накинул ей на плечи.

Анжелика почувствовала, как ее окутывает тепло мужского тела и его запах, смешанный с легким и всепроникающим ароматом ириса. Любимый королевский парфюм, один шлейф которого вызывал почтение и повергал в трепет окружающих. Она же испытала почти чувственное удовольствие, когда смяла руками обшитые золотыми галунами лацканы и закуталась в это слишком просторное для нее одеяние. Рука короля на плече оставила такое же жгучее ощущение на коже, как и во сне.

Анжелика на мгновение закрыла глаза.

Когда она вновь их открыла, Людовик XIV стоял на коленях перед камином и совсем по-простому подкладывал в него поленья, разгребая горячие угли, чтобы они вновь разгорелись.

— Бонтану надо немного отдохнуть, — сказал он, словно извиняясь за столь неподобающую позу, — а я не хочу, чтобы кто-то другой знал о нашей встрече.

Король выпрямился и отряхнул руки. Анжелика смотрела на него как на незнакомца, который неожиданно появился в комнате. В длинном вышитом жилете поверх рубашки, чей покрой подчеркивал его крепкое телосложение, он походил на молодого буржуа. Она вспомнила, что за свою жизнь монарх испытал много лишений, едва ли не бедность. Тяготы походной жизни, бегство по разбитым дорогам, убогие замки со сквозняками и соломенной постелью, по которым в 1649 году скитался двор. Может быть, именно тогда малолетний Людовик XIV в рваных штанишках и научился разжигать огонь, чтобы согреться?

Анжелика посмотрела на него по-новому. Король это заметил и улыбнулся:

— Забудем на несколько ночных часов о правилах этикета. Жизнь королей тем тягостна и сурова, что они обязаны за каждый поступок, за каждый жест отвечать перед всем миром… и, скажу больше, перед всеми эпохами. Этикет — крайне необходимая наука для суверенов, их окружения и даже для обычных наблюдателей, ведь он помогает королям не оступаться и всегда соответствовать тому представлению, которое о них создается. Вместе с тем ночь — не менее необходимое убежище. И ночью я люблю побыть иногда самим собой, — закончил он, прикоснувшись к вискам.

«Неужели именно таким он предстает перед своими любовницами?» — спросила себя Анжелика.

И вдруг с негодованием подумала, что мадам де Монтеспан его недостойна.

— По ночам я могу просто быть мужчиной… — продолжал король. — Я люблю приходить в этот кабинет и спокойно работать. Размышлять, зевать и разговаривать с собаками, будучи уверенным, что мои слова не будут тщательно записаны.

Его рука ласкала узкую голову борзой, прильнувшей к нему.

— По ночам я могу встречаться с теми, кто мне нравится без риска вызвать переполох в придворных кругах, дворцовый переворот или даже политические волнения… Да, ночь — ценная сообщница королей!

Людовик XIV замолчал. Он стоял перед Анжеликой, скрестив ноги и непринужденно опираясь о стол. Его руки не искали подобающего положения, они оставались спокойными, почти неподвижными. И Анжелика восхитилась этим человеком, который умел выглядеть невозмутимым, несмотря на то, что так мало спал, а днем непрерывно находился на публике — работая, принимая посетителей, участвуя в танцах, в прогулках, в охоте, проявляя интерес ко всем самым сложным проблемам и вникая в малейшие детали.

— Мне нравится ваш взгляд, — сказал вдруг Людовик XIV. — Женщина, которая так смотрит на мужчину, вселяет в него бесстрашие, гордость и — если этот мужчина король — вызывает желание покорить весь мир.

Анжелика засмеялась:

— Ваши подданные, сир, не просят так много. Убеждена, им вполне достаточно возможности мирно жить на своих землях. Франция не требует, чтобы вы изнуряли себя подобно Александру.

— Вот здесь вы ошибаетесь, ибо для сохранения империи, равно как и для ее создания, нужны сила, неусыпная бдительность и труд. Но не подумайте, что мне в тягость все те обязательства, о которых я вам рассказываю. Быть королем — благородное, великое и прекрасное занятие для того, кто способен достойно исполнять свой долг. Конечно, бывают и огорчения, и усталость, и тревоги. Больше всего вынуждают отчаиваться сомнения: в таком случае нужно как можно скорее принять решение, которое кажется наилучшим… Так что мои обязанности мне в радость… Замечать все и всегда… Ежечасно узнавать новости из всех провинций и обо всех народах, секреты дворов, слабости государей и их министров… Быть осведомленным о бесчисленном множестве вещей, когда все полагают, что нам о них неизвестно. Выведывать у подданных то, что они так тщательно скрывают. Выяснять даже отдаленные планы моих придворных, их самые потаенные устремления, которые я обнаруживаю благодаря корысти их противников… Ежедневно отмечать рост благоденствия народа и успехи славных начинаний, тобой самим задуманных и предначертанных… Я не знаю большей радости, когда судьба дает мне такую возможность. Но я умолкаю, мадам. Я злоупотребляю вашим вниманием и вашим терпением. И уже предвижу момент, когда, глядя мне прямо в лицо, вы скажете: «Я хочу спать!»

— Однако я слушала вас с большим интересом.

— Я знаю… Простите мое поддразнивание. Именно потому что вы умеете прекрасно слушать, я желаю видеть вас рядом. Вы возразите: да кто же не слушает короля? Каждый замолкает, когда он говорит. И это правда. Но есть разные способы слушать, и я часто замечаю в собеседниках угодливость, глупую поспешность все одобрять. А вы слушаете сердцем, очень вдумчиво и с большим желанием понять. Для меня это необычайно ценно. Зачастую мне трудно найти собеседника, а ведь в разговорах скрыта большая польза. В беседах мысли обретают форму. Сначала они спутанные, незаконченные, как наброски, а увлеченный и жаркий спор незаметно ведет мысль от предмета к предмету, гораздо дальше, чем одинокие размышления, и через столкновение противоположных аргументов открывает тысячу новых решений. Но хватит на сегодня. Я не хочу вас больше задерживать.

***

За потайной дверью на банкетке в неудобной позе чутким сном доверенного слуги спал Бонтан. Он сразу же вскочил. Они вернулись по ночному лабиринту к покоям Анжелики и, прежде чем попрощаться, она отдала камердинеру королевский камзол.

В спальне, потрескивая, догорала оставленная свеча, отбрасывая длинные тени на потолок. В ее свете Анжелика разглядела у стены бледное застывшее лицо и руки, перебирающие четки. Старшая из девиц де Жиландон молилась, ожидая возвращения госпожи.

— Что вы тут делаете? Я вас не звала, — недовольно проговорила Анжелика.

— Собачка залаяла. Я спросила, не нужно ли вам чего-нибудь. Вы не ответили и я испугалась, не стало ли вам плохо.

— Но я могла просто спать. У вас слишком буйное воображение, Мари-Анн, это утомительно. Советую впредь проявлять большую деликатность, вам понятно?

— Само собой, мадам. Вы чего-нибудь желаете?

— Раз уж вы встали, разожгите огонь в камине и положите пять-шесть угольков в грелку, чтобы согреть простыни. Я продрогла.

«По крайней мере так она не вообразит, будто я только что вылезла из другой постели, — размышляла Анжелика, — хотя о чем еще она может подумать? Лишь бы она не узнала Бонтана, пока он придерживал дверь…»

Свернувшись клубочком под одеялом, она надеялась хоть ненадолго заснуть, но сон не возвращался к ней. Менее чем через три часа мадам Амелен, «старушенция» в кружевном чепце, пройдет по коридорам Версаля в королевскую спальню и раздвинет полог. Начнется новый день Людовика XIV.

Анжелике все еще слышался его приятный размеренный голос, излагающий результаты самых потаенных и всеобъемлющих размышлений. Ей казалось, в короле таилось что-то героическое, как у правителей времен итальянского Возрождения, ведь он молод, уверен в себе и привлекателен. Он, так же как они, любил славу и обладал редким для мужчины качеством: преклонение перед красотой.

Ее преследовал тихий звук его голоса, и она ощущала себя его пленницей в гораздо большей степени, чем когда-то во власти его поцелуев.