потерянные главы

«Друзья Анжелики» заново перевели и отредактировали последнюю главу из книги «Анжелика в Новом Свете». Зеленым выделены фрагменты, которые во всех предыдущих переводах попадали под цензуру. *** Анжелика в Новом Свете Часть 5. Глава 4. На Вапассу опустился вечер. Еще один вечер, пронизанный умиротворением цветущей природы. Жоффрей де Пейрак обнял Анжелику за талию и, прижав к себе, повел в сторону леса. Они прошли лагерь индейцев, потом поднялись на левый берег озера к сосновому бору. Они шагали быстрым, бодрым, слаженным шагом. Как только супруги миновали водораздел, их окутала тишина, нарушаемая лишь  шелестом листвы на ветру. Они непринужденно шли по покрытой мхом пологой части утеса, не думая о тропинке, которую отлично знали. Она вела к выступу, нависающему над равниной, с которого открывался вид на далёкие горы. Цвет их снова изменился — лес надел летний темно-изумрудный наряд. Легкий едва осязаемый туман, словно стальная пыль, заволакивал долину дымкой. И повсюду в лучах заходящего солнца отражался живой блеск многочисленных озер. Пейрак и Анжелика остановились. Сегодня вечером супруги в последний раз пришли сюда. Завтра их караван тронется в путь. Они дойдут до Кеннебека и по нему на небольших судах и лодках спустятся к океану. Но прежде чем отправиться в дорогу, Жоффрей де Пейрак и Анжелика с безмятежной радостью любовались в этот вечерний час дивной красотой страны, которую даровала им судьба. — Здесь я познала счастье, — сказала Анжелика. Она повторяла про себя это слово, наслаждалась его звучанием: счастье… Ведь опасности и испытания, пережитые вместе — это тоже счастье! Какой-то таинственный фермент может иногда примешаться к грубому тесту жизни и тогда появляется оно, пусть едва уловимое, но счастье, которое никто не сможет у них отнять! Анжелика полной грудью осторожно вдыхала благоухающий воздух. «Моя маленькая любовь, моя спутница, — думал Жоффрей де Пейрак, не сводя глаз с Анжелики. — Ты разделила мою трудную жизнь и я ни разу не видел тебя слабой… У тебя отзывчивая душа… За что бы мы ни брались, все самое тяжкое ты взваливала на свои плечи…» Они были счастливы. Они одержали победу над зимой и сокрушили преграды, стоявшие между ними. «Мне надо выиграть один год» — когда-то сказал де Пейрак. И сегодня, уже можно было смело утверждать, что свирепость их врагов лишилась прежней силы. Оставался только один. Они мыслили в унисон, устремив взгляд в пучину леса, который вдалеке походил на темное море. — Я боюсь этого священника, — прошептала Анжелика, — не могу заставить себя не думать о его даре ясновидения, не верить в вездесущность его разума. Из глубины своего леса он видит всё, догадывается обо всём… Он сразу понял, что мы противостоим ему и всему тому, что для него свято. — Да это так, я стремлюсь к золоту и богатству, а он — к кресту и жертве. Я на стороне безбожников, еретиков и мятежников, а он на стороне праведных и покорных. И, наконец, самое чудовищное: я обожаю вас, я боготворю вас, женщину. «Со мной рядом восхитительная женщина, моя жизнь, моя радость, моя плоть… Вот что для него ужаснее всего… Что я люблю вас, Женщина, вас — вечную искусительницу, прародительницу всех бед. Я на стороне Создания, а он на стороне Создателя. Сейчас я ясно вижу — примирение между нами невозможно. Останется либо он, либо мы. Он видит свое предназначение в том, чтобы стоять на страже христианской веры среди индейцев. Он будет сражаться насмерть. И я понимаю его… Ведь речь идет о защите того, что является символом его жизни, всего его существования. Да, он будет сражаться насмерть, не допуская никаких уступок. Ну что ж! Будь, что будет, я тоже буду бороться… Довольно малодушия. Адам! Прими тот мир, который тебе достался! Я буду бороться ради безбожников, ради еретиков, ради Золота и ради Создания… и ради Женщины, которая дана мне в спутницы». Когда он произносил эти слова, внезапная мысль пронеслась в его голове и поразила, словно молния, заставив испытать физическую боль. «А что если это именно то, — подумал он, — именно тот кинжал, которым он попытается сразить меня — отнять у меня женщину, которая дана мне в спутницы?» Прерывистый и глухой голос Пон-Бриана слышался ему: — Он вас разлучит, вы увидите! Вы увидите!.. Он ненавидит любовь… И тут Жоффрей де Пейрак, доселе считавшийся только с холодными суждениями разума, устрашился невидимой и скрытой магии, способной отнять у него любовь Анжелики. Ибо как только ее сердце перестало бы его любить, его сила и его жизнь вытекли бы из него, как кровь из раны. Он бы не выжил. «Это странно, — подумал граф. — Когда я пришел сюда осенью, я не испытывал страха. Я не знал, чем обернутся для нас дни, прожитые вместе,  разочарует ли меня она в один знаменательный день или же, наоборот, это поможет нам сблизиться, но я не боялся никаких испытаний. Сейчас все изменилось…» Сейчас он познал страх. Жоффрей смотрел на жену, пытаясь представить, что он почувствует, если однажды, этот ясный и нежный взгляд обратится, сияя любовью, к какому-то другому мужчине, кроме него… Он ощутил такую сильную боль, которая заставила его содрогнуться, и, заметив это, Анжелика посмотрела на мужа с удивлением. Вдруг с верхушки темной скалы, нависающей над ними, послышался протяжный мелодичный негромкий вой. Это был непрерывный призыв, который то наполнялся звенящей дрожью, постепенно угасая, то снова набирал силу, чтобы потом задержаться в какой-то миг на одной ноте, которая, казалось, будет звучать бесконечно, и в которой слились воедино страдание и восторг. — Послушайте! — сказала Анжелика. — Волчата воют!.. Она представила их такими, какими их описывал Кантор: шесть волчат сидят вокруг большого волка и старательно вытягивают свои круглые мордочки, подражая отцу, тоже обратившему свою страшную острую морду к луне. — Как будто лес поёт, — прошептала Анжелика. — Не знаю, так или нет, но мне кажется, что мы с Кантором во многом очень схожи. Я тоже люблю волков. Он неотрывно смотрел на неё, вслушиваясь в малейший нюанс её голоса, ловя каждое произнесенное слово. «Да, странно, — задумчиво продолжал размышлять он, — когда-то я любил её безумно, и, однако, много лет смог прожить вдалеке от неё, наслаждаясь жизнью, и даже вкушать удовольствия с другими женщинами… Но теперь я не смогу без нее… Невозможно оторвать её от меня, не вырвав тем самым и часть моей плоти. Теперь без … Читать далее

Во всех известных переводах 18 глава 3й части тома «Анжелика в Новом Свете» всегда публиковалась с цезурой. «Друзья Анжелики» представляют на ваш суд полный перевод этой главы. Зеленым цветом выделены пропущенные отрывки, а также те предложения, в которых переводчики исказили смысл. Часть III. Глава 18 — Он ушел, — сказала Анжелика, когда вечером мужчины возвратились в форт. И отвернулась. Жоффрей де Пейрак подошел к ней. Как обычно после даже недолгого отсутствия, он взял ее руку и поцеловал кончики пальцев. Но она никак не отозвалась на эту украдкой выраженную ласку. — Ушел! — с негодованием воскликнул Малапрад. — И даже ни с кем не простился! К тому же на дворе почти ночь, надвигается пурга… Что на него нашло, на этого сумасброда? Нет, решительно все канадцы ненормальные… Анжелика, как обычно, хлопотала по хозяйству. Она подозвала к себе Флоримона и тихонько попросила его отнести кружку с отваром Сэму Хольтону. Потом помогла госпоже Жонас расставить на столе миски и разложила мокрые плащи перед очагом в каморке. Она делала свою ежедневную работу с прилежанием и видимым спокойствием, но внутренне вся была словно в лихорадке. За те часы, что прошли после ухода Пон-Бриана, в ней будто надломилось что-то, и теперь она чувствовала в душе страшную опустошенность. Она уже и думать забыла о его любовных излияниях, но отравленная стрела, которую он, уходя, пустил в нее с порога, постепенно выделила свой яд. Вначале, услышав от Пон-Бриана, что муж изменяет ей с индианками, что живут по-соседству, Анжелика просто пожала плечами, но потом вдруг вся жизнь предстала перед ней в ином свете, и теперь она спрашивала себя — и ее бросало в жар, — так ли уж это неправдоподобно. Мысль, что муж может развлекаться с этими девушками, никогда раньше не приходила ей в голову, хотя граф часто навещал старого колдуна, главу семьи, и она замечала, как обе индианки, Аржети и Ваннипа, увивались около него. Они кокетливо завлекали его, а он весело шутил с ними на их языке, щипал за подбородок, одарял жемчужинами, словно назойливых, балованных детей, от которых хотят откупиться подарками… Не скрывалась ли за всем этим та подозрительная вольность, приметы которой ускользнули от ее внимания? Она всегда была слишком наивна, чтобы разгадывать интриги, а о подобных неприятностях самые заинтересованные люди всегда узнают в последнюю очередь. Когда Пон-Бриан ушел, она решила отвлечься и, отыскав в кладовой жемчуг, начала нанизывать ожерелье для Онорины — подарок к Рождеству. Но руки у нее дрожали, работа не двигалась, и она то и дело подергивала плечами, как бы желая отогнать навязчивую мысль. Тяжкие думы не покидали ее. К ней снова вернулось ощущение отчужденности, которое всякий раз возникало у нее по отношению к мужу, когда она задумывалась обо всем том непонятном и неведомом ей, что таилось в нем. Независимость всегда составляла одну из основных черт его натуры. Так должен ли был он теперь отречься от этой независимости лишь потому, что вновь обрел супругу, без которой мог обходиться в течение пятнадцати лет? В конце концов, он — хозяин, полновластный хозяин на борту корабля, как он недавно заявил ей. Он всегда был свободен, его никогда не терзали никакие угрызения совести. Он не боялся ни греха, ни ада. Он сам устанавливал для себя нормы поведения… И вдруг ей стало так невыносимо, что она вскочила, бросив работу, и помчалась к лесу, словно желая навсегда скрыться там. Но по снегу далеко не убежишь. Даже просто побродить подольше в лесу, чтобы успокоиться, и то нельзя. Она пленница. И тогда она вернулась и попыталась призвать на помощь собственный разум. «Такова жизнь», — мысленно твердила она, невольно повторяя горькие слова, которыми утешают себя бедные девушки, когда мужество покидает их, и они прекрасно отдают себе отчет в том, что навсегда утратили стойкость духа. «Такова жизнь, пойми ты! — по десять раз на дню повторяла ей некогда ее подружка во Дворе Чудес. — Все мужчины таковы». Мужчины не так относятся к любви, как женщины. Любовь женщины полна заблуждений, мечтаний, сентиментальности. Что она вообразила себе? Что, помимо объятий, их снова связывают какие-то узы, нечто такое, что может существовать только между ним и ею, и это слияние чувств означает, что они созданы только друг для друга, что им невозможно отвлечься друг от друга, разлучиться друг с другом и что это символ самого высокого согласия их сердец и их разума. Так думать — значит верить в невозможное. Такое единение бывает столь редко! И тому, что некогда было даровано им, не суждено возродиться, потому что они оба стали другими. И разве это не глупо — называть изменой забавы с индианками? Нет, она должна скрыть свое глубокое разочарование, иначе ему быстро надоест супруга-собственница. Но для нее свет померк навсегда, и она думала теперь, как сможет выдержать его взгляд. Однако все ее здравые мысли были тут же развеяны теми картинами, что с такими подробностями рисовало ей воображение, картинами, которые терзали ее: вот он смеется вместе с индианками, вот он ласкает их крохотные груди, наслаждается их податливым телом… Все эти видения заставляли Анжелику содрогаться, страдать ее душу. Есть чувство, которое мужчины никогда не поймут: женская гордость. Она, Анжелика, не только глубоко ранена, она опозорена. Это невозможно объяснить, но это так! А мужчины не отдают себе в этом отчета… Возбужденные прогулкой и играми, шумной гурьбой вернулись дети. Они наперебой рассказывали о своих похождениях: они так быстро катались с горок, видели следы белого зайца, а потом госпожа Жонас провалилась в сугроб, и они с трудом ее вытащили. Щеки Онорины напоминали румяные яблочки, и сама она была крайне возбуждена. — Я каталась быстрее всех, мама! Послушай, мама… — Да-да, я тебя слушаю, — рассеянно отвечала Анжелика. Мысли ее снова вернулись к Пон-Бриану. Что-то в нем напомнило ей рыжего негодяя, ее стража в замке Плесси-Белльер в те времена, когда король держал ее там под арестом. Как же его звали?.. Она уже не могла вспомнить… Так вот, он тоже воспылал к ней безумной страстью и выражал ее едва ли более деликатно, чем Пон-Бриан. Он приходил по вечерам, стучался в ее дверь и всячески докучал ей… Онорина была зачата от него в ту ужасную ночь, когда он силой овладел ею. Да, Пон-Бриан напоминал его. От одного этого воспоминания ее замутило. Закончив свою работу, вернулись остальные мужчины, голодные как волки. Им подали ужин — вяленое мясо и маисовые лепешки. Переворачивая в … Читать далее

48 глава. 3 том «Анжелика и король». Ранее эта глава переводилась не полностью. Во всех известных переводах был оставлен лишь диалог Анжелики с месье де Ла Рейни, а постельная сцена Анжелики и Дегре по непонятной причине подвергалась цензуре. Ниже представлен полный перевод 48 главы. Франсуа Дегре, лейтенант полиции, заместитель начальника полиции господина де Ла Рейни, теперь проживал не на Малом Мосту, а в одном из новых особняков в предместье Сен-Жермен. Анжелика постучалась в сурового вида, но дорого отделанную дверь и, пройдя через двор, где гарцевали две оседланные лошади, вошла в небольшую предназначенную для ожидания комнату. Она прибыла в портшезе, чтобы не быть узнанной. Для выполнения задуманного она воспользовалась отсутствием Двора, отбывшего во Фландрию, чтобы сопровождать Мадам, которой предстояло отправиться в Англию. Анжелика была тоже приглашена, но попросила у короля позволения уклониться от этой поездки. Он находился на той стадии влюбленности, когда разрешил бы ей все, о чем бы она ни попросила, даже если бы это причинило страдания ему самому. Она была свободна и намеревалась продумать свою защиту. Стоял долгий весенний вечер, и парижское небо было исчерчено силуэтами снующих в воздухе ласточек. На пол, стены и мебель приемной ложились золотые отблески заката. Но тревога Анжелики не рассеивалась, несмотря на безмятежность природы. Руки ее касались небольшого свертка, лежавшего на коленях. Ей пришлось дожидаться довольно долго. Наконец предыдущие посетители ушли. Она услышала голоса в вестибюле, затем, после затишья, за ней пришел слуга и проводил наверх, в приемную полицейского. Она заранее задалась вопросом о том, как держать себя со старинным другом, с которым не виделась долгие годы. В том состоянии паники, которая гнала ее к нему, она готова была броситься ему на шею, но сочла, что ее положению маркизы как-то не пристало подобное поведение по отношению к человеку, вытершему своим истрепанным плащом все грязные закоулки Парижа. Единственно допустимой была бы несколько отстраненная вежливость. Она тщательно проследила за своим нарядом. Строго, но дорого. Когда Дегре поднялся из-за длинного рабочего стола, она поняла, что и речи не могло идти о том, чтобы бросаться на шею должностному лицу в парике, безупречному от превосходно повязанного галстука до пряжек на туфлях. Одетый в сукно табачного цвета, он, казалось, слегка поправился, но был все тот же видный мужчина, хотя ни следа не осталось от расхлябанности вечно голодного босяка, и все же за его сдержанными манерами угадывалась прежняя сила. Она протянула руку. Он поклонился, не поцеловав ее. Они сели, и Анжелика сразу же перешла к цели своего визита, чтобы не вызывать к жизни некоторые слишком личные воспоминания, которые навязчиво приходили на ум, возможно, не только ей одной. Она сказала, что некая подруга предупредила о заговоре против нее, и что ее враги изготовили для нее сорочку, которая должна погубить ее. Не зная, насколько стоит верить подобным слухам, она просит совета. Дегре быстро раскрыл сверток. Со стола он взял нечто вроде пинцета и развернул ткань, мягко заструившуюся в теплом свете только что принесенных свечей. — Вы, должно быть, очаровательны, когда она на вас, — сказал Дегре с улыбкой и знакомой интонацией полицейского. — Предпочитаю ее на себе не иметь, — парировала она. — Не все же обязаны так думать. — Особенно мои враги. — Я не имел в виду ваших врагов. Эта сорочка выглядит совершенно безобидной. — Говорю вам, здесь какой-то подвох. — Просто сплетни! У вашей подруги, вероятно, богатое воображение. Вот если вы сами что-нибудь увидели или услышали, тогда было бы другое дело. — Но я… Она вовремя сдержалась. Ей не хотелось называть имена и обвинять королевскую любовницу. Скандал бы затронул репутацию слишком высокопоставленных лиц. Она мало что значила по сравнению с ними. Совершенно неожиданно она осознала, что двор — это замкнутый мир, а плебеям-полицейским не подобает вмешиваться в его драмы, пусть улаживают дела всякого отребья. Она совершила ошибку, нарушив это молчаливое соглашение. Следовало защитить себя самой или погибнуть. Мадам дала ей это понять тем утром в Сен-Клу. Но отступать было поздно. Любопытство Дегре уже разыгралось. Она поняла это по тому, как блеснули его глаза из-под опущенных век. Она с трудом произнесла: — Ну что же, быть может, вы все же правы. У меня нет никаких определенных оснований бояться. Я просто глупа. — Ну уж нет! Мы привыкли не пренебрегать ни малейшим подозрением. У колдуний много тайных средств. Я распоряжусь, чтобы эту прелестную вещь подвергли осмотру. С ловкостью фокусника он свернул обратно сорочку и спрятал ее. На губах его играла неопределенная улыбка. — У вас недавно были неприятности с Братством Святого Причастия. Ваш постыдный образ жизни возмутил этих всесильных богомольцев. Они вбили себе в голову уничтожить вас. Так это не единственные ваши враги? — Надо полагать. — Иными словами, вас угораздило навлечь на себя гнев и Господа Бога, и дьявола? — Вот именно. — Вы меня не удивили. Вечно с вами одно и то же. Анжелика ощутила раздражение. Она отвыкла, чтобы люди более низкого, нежели ее собственное, положения в обществе говорили с ней так фамильярно. — Это мое дело, — сказала она. — Я лишь хочу узнать, грозит ли мне опасность, и какого она рода. — Желания госпожи маркизы — закон для нас, — отчеканил Дегре, отвешивая низкий поклон. Две недели спустя он прислал ей записку в Версаль. Анжелике было непросто получить дозволение отлучиться. Она ответила на его зов, как только смогла. — Итак, — с тревогой спросила она. — Шутка ли это? — Может быть. Но самое меньшее, что можно сказать, — скверная шутка. Полицейский взял со стола документ и прочел его: — … когда сорочка была опробована, выяснилось, что она пропитана неким неизвестным и незаметным для глаза ядовитым веществом, вызывающим при соприкосновении с самыми сокровенными частями тела заболевание наподобие венерического, вскоре разносимого кровью и приводящего к возникновению по всей поверхности кожи гнойных язв, затем достигающим мозга и ведущего к безумию, бессознательному состоянию и смерти. Развитие этих симптомов чрезвычайно скорое, и смерть наступает по истечении промежутка времени, не превышающего десяти дней. Подписано одним из медицинских экспертов лечебницы Бисетр. Молодая женщина остолбенела, открыв рот и вытаращив глаза. — Вы хотите сказать, что… — пролепетала она. — Как же вы смогли судить об этих последствиях? Не хотите же вы сказать, что надели эту сорочку на живую женщину? Дегре жестом отмел эту незначительную подробность. — В Бисетре … Читать далее

В некоторых французских изданиях старой версии первый и второй том выходили одной книгой. И эта глава следовала за последней главой первого тома и предваряла собой второй том. *** Париж этой ночью полнится звуками капели. Снег на крышах и в желобах тает. Промокшая желтая луна вытирается о проходящие облака. В ее медовом свете на Гревской площади раскачивается новый повешенный. Колокол Ратуши отсчитывает время, и в своей лавке колбасник с Гревской площади молится вместе с женой и детьми перед маленькой статуей Святой Девы, стоящей между двумя окороками. Крысы грызут стены или проворно перебегают грязные улицы под ногами запоздавших прохожих, которые вскрикивают и хватаются за шпаги. Плут Пион предлагает посветить буржуазной паре, которая, ежась от темноты, вышла из театра Бургундского отеля. Проводив их до дома на Королевской площади, он заработает несколько солей. Если, конечно, они не встретят по дороге какого-нибудь головореза из его банды. Увы, этим двоим! Бравые молодцы быстро и безболезненно лишат их кошельков и плащей, а затем, убравшись восвояси, дружно направятся на кладбище Невинных, куда их позвал Великий Кесарь, король нищих. Великий Кесарь, Коротышка Ролен, в своем логове в предместье Сен-Мартен, готовится к встрече со своими вассалами. Идиот Бавотан, что возит его, устилает тачку дворянскими плащами, которые уличные грабители принесли со своих «прогулок». Заслуженный вор по прозвищу Копченый Старикашка предупреждает об одном деликатном вопросе, который надо уладить между двумя главарями нищих — Каламбреденом, который разместился в старинной Нельской башне, и Родогоном-Цыганом, царящем в предместье Сен-Дени. Каламбреден силен, потому что контролирует все парижские мосты, университетский район и набережные Сены, но Родогон страшен, потому что ему служат цыгане и гадалки. Ужасный Гнилой Жан возвращается с уличной охоты, прижимая к себе младенца. Он заплатил за него двадцать су кормилице из «Коша» — муниципального приюта для подкидышей за собором Парижской Богоматери. Ребенку не более шести-семи месяцев. Еще не поздно вывихнуть ему ручки и ножки и изуродовать его, прежде чем отправлять с одной из «маркиз» за милостыней. Или, может быть, его купит колдун Лесаж со своей сообщницей Ла Вуазен. Этим людям нужны дети для жертвоприношений на их черных мессах. Тут надо поразмыслить… В последнее время дела идут лучше. Да, с тех самых пор, как этот проклятый священник Венсан де Поль больше не опережает его на пути к оставленным на пороге детям, мешая прибыльному и процветающему делу Гнилого Жана. Жан спешит. Сегодня все нищие собираются на кладбище Невинных. Придется плюнуть в таз [Раскошелиться (на арго). — Прим. пер.]… Кабы не эти тяжелые времена! Но Коротышка Ролен — великий принц и вправе собирать дань. Чуть поодаль спит в глубокой ночи крепость Бастилия, подобно огромному киту в глубоких водах. На стенах слышно слышно чихание солдат, и видно, как поблескивает в лунном свете бронза орудий. В темницах красноглазые крысы посещают забытых заключенных. В своей камере, чуть более удобной, чем темница, скандальный писатель Бюсси-Рабютен, сочиняет стихотворную эпистолу королю, умоляя о милости, и в эти же минуты, в нескольких крышах и улицах отсюда, в своем отеле Тампль, его кузина, остроумная мадам де Севинье, пишет: «Вы сейчас в тюрьме, мой бедный… Я встретила вчера вашу дочь. Она достаточно остроумна, как будто она проводила с вами целые дни, и достаточно благоразумна, как будто она никогда не видела вас…» На улице Турель Нинон де Ланкло пишет мадам де Севинье, рекомендуя ей одну из своих подруг, мадам Скаррон, урожденную Франсуазу д’Обинье, которой ее недавно умерший муж, известный сатирический поэт, не оставил ни единого гроша: «…Это скромная женщина, и вы могли бы взять ее в ваш дом, чтобы она управляла горничными и лакеями. К несчастью, она красива как ангел и достаточно остроумна, чтобы поставить вас на место. Увы, ни одна женщина не хочет держать ее при себе, потому что нет ни одного мужчины, который бы ни растаял перед ней… » Запечатав свое послание красным воском, куртизанка потягивается и зевает… Великолепный маркиз де Сокур, попадется ли он, наконец, в ее сети, станет ли ее любовником?.. Он обещал посетить ее этим вечером… Но уже поздно, а его нет. Она проходит в свою туалетную комнату, где ее ожидает чан, наполненный водой с ароматом цветов апельсина. Служанка положила на мраморный стол кипрскую пудру, флорентийские и римские мази, испанский воск, эфирные масла из Ниццы и Генуи, косметическое молочко, духи из вытяжки разных цветов, горшочки… Но тут снизу, из сада, слышится стук в калитку. Слава Богу! Это он!.. В безопасности, за оградой Тампля, где она нашла убежище от своих кредиторов, мадам Скаррон беспокойно спит в своей узкой постели. Она ворочается и постанывает. Внезапно она просыпается, потому что ей почудился в сумраке голос скрюченного насмешника Скаррона. Почему после его смерти ей неприятно вспоминать о нем? Она боится, что общество никогда не простит ей того, что бедность заставила ее стать женой этого гениального калеки с язвительным пером. Как избавиться от прошлого, построить новую жизнь, если у тебя так мало денег, и так мало настоящих друзей?.. Завтра она отправится на утреннюю мессу, а затем понесет для короля в Лувр прошение, в котором будет умолять о скромном месте или скромной пенсии… Король Людовик XIV идет по крыше Лувра. Кто бы мог подумать об этом? Но «по ночам все кошки серы» и сейчас время котов!.. Молодой король на галантной охоте. Ему уже мало больших голубых влюбленных глаз Инфанты, его супруги, сверкающих взглядов мадам де Суассон, и задорных улыбок изящной Генриетты Орлеанской, которые она иногда посылает ему. Король остановил выбор на мадемуазель де Ламот д’Уданкур, одной из фрейлин королевы. Но в этот вечер, когда Его Величество надеялся присоединиться к красавице в апартаментах фрейлин, он обнаружил, что они строго охраняются госпожой де Навай, которая отвечает за это прелестное и легкомысленное стадо. Король он или нет, Людовик XIV был обречен на жалкое отступление, и признал настоятельным тут же собрать у себя Большой галантный Совет, куда входят три его ближайших приятеля по кутежам: Пегилен, маркизы де Гиш и де Вард. Находится здесь и де Бонтан, камердинер. Хитрец Пегилен очень хорошо знает все ходы. Он заявляет, что единственный путь к апартаментам красотки — это путь по водосточным желобам, а затем вниз по дымоходу. «На этих путях любви я сверну себе шею!», — вздыхает озадаченный король. Но Пегилен подбадривает его. И в результате Большой Совет только что выбрался на крышу через слуховое окно … Читать далее