История XVII века

Congres Шестнадцатого февраля 1677 года был наконец-то отменен один из самых возмутительных законов старого кодекса. Речь идет о congres. Согласно определению, данному в словаре Фюретьера, это «церемония соития, которая совершалась согласно постановлению церковного суда в присутствии врачей и замужних женщин с целью выяснить, является ли мужчина импотентом, когда супруги хотели развестись». За ходом таких заседаний с жадным интересом следили личности знаменитые и даже выдающиеся, такие как мадам де Севинье. В 1662 году Тальман де Рео описывал возмущение, вызванное бесстыдным поведением маркизы де Лагей, когда «матроны» ее освидетельствовали; однако, как правило, подобные «спектакли» попросту вызывали у людей смех, служа поводом для нескончаемых скабрезных историй и вульгарных песенок. Чувствительные жертвы вроде маркиза де Жевра чуть не умирали от стыда, когда им угрожали столь непристойной процедурой, которая, даже если оставить в стороне вопросы приличия, не могла служить серьезным доказательством того, что мужчина — импотент. Обстоятельства дела, публичный скандал, непристойные словечки — всего этого было достаточно, чтобы охладить пыл самого страстного любовника в мире. В конце концов общество пришло к пониманию этого — после того как мадемуазель Диана де Монтеноль де Навайль, ставшая второй женой маркиза де Лагейя, которого изданный в 1659 году известный эдикт, согласно решению congres, объявил импотентом, родила от него ни много ни мало семерых детей. Говоря словами современника, «это показывает, что человек не всегда властен над своими действиями, когда его заставляют у всех на виду ласкать женщину. Наши органы, тем более в присутствии судей, не всегда повинуются нам тогда, когда мы того хотим». Не пользовавшийся популярностью congres появился, по-видимому, в середине шестнадцатого века. Венсан Тажеро объяснял способ его действия в своем «Рассуждении об импотенции». Если не слишком углубляться в дебри физиологических подробностей, без которых вышеупомянутый автор не может обойтись, то суть дела можно свести к следующему. Церковный трибунал выбирал нейтральную территорию для проведения испытания — это могла быть, к примеру, баня, но никогда дом друзей или родственников испытуемой пары. Муж и жена порознь подходили к выбранному заведению, каждый — в сопровождении своей семьи. Родственники оставались на улице ждать решения. Пара входила в двери вместе, чтобы предстать перед экспертами (обыкновенно четырьмя, но их число могло увеличиваться и до двенадцати человек). Чиновник, открывая церемонию, просил мужа и жену поклясться, что они «по доброй воле и без какого-либо обмана совершат брачный акт и ни одна сторона не будет умышленно чинить к этому препятствий». Затем эксперты клялись предоставить congres правдивый отчет о происходящем. Присутствовали адвокаты мужа и жены и чиновник, посланный провинциальным парламентом, но они позже удалялись в соседнюю комнату. Иногда супругам позволяли остаться наедине, но очень часто эксперты (врачи и «матроны») оставались с ними и проводили дальнейшее обследование, особенно жены, чтобы удостовериться, что она не воспользовалась вяжущим средством, дабы уменьшить выделение спермы. Покончив с этим, супругов укладывали в постель, полог задергивали, «матроны» садились возле кровати — и начиналось представление. Обычно супруги принимались яростно браниться, что делало сцену столь же смехотворной, сколь унизительной. Спустя час или два эксперты окликали супругов или отдергивали занавес, чтобы проводить свои омерзительные расследования.   Дьяволы Как мы уже видели, демонология вовсе не отжила свое. Тем не менее для семнадцатого столетия был характерен неподдельный интерес к человеческой природе, и вопросы, связанные с этим, обсуждались на открытых заседаниях. Дьяволы — тоже. Одна из наиболее популярных серий конференций в Париже была организована доктором Теофрастом Ренодо, который в 1637 году возглавлял дискуссии, открытые для «всех людей с пытливым умом». Там и состоялось последнее (насколько нам известно) обсуждение средневекового поверья о суккубах и инкубах, хотя само это поверье продолжало бытовать в сельских местностях до девятнадцатого века. На конференции был задан вопрос: «Может ли дьявол производить потомство?», и четыре выдающихся оратора изложили свои на это взгляды публике. Первый из них — вероятно, он был врачом — полагал, что впечатление, испытанное жертвой так называемого инкуба — следствие болезни («возбуждения гипофиза»), которая затрудняет дыхание и вызывает ощущение подавленности, — как будто что-то давит на желудок. Это не имеет с дьяволом ничего общего. Второй оратор, напротив, выступил в защиту дьяволов и пустился в долгие рассуждения о созданиях, которые были ими порождены: Пане, фавнах, сатирах и т. п. Третий высказывал компромиссную точку зрения, полагая, что дьяволы способны совокупляться с людьми, но производить потомство эти зловредные духи не могут из-за отсутствия спермы. Четвертый, и наиболее разумный из них, отрицал существование чертей, утверждая, что во всем виновато человеческое «распущенное воображение». Он советовал слушателям для защиты от нападения предполагаемых демонов спать на боку и побеждать опасности воображения, «происходящие от избытка семени, которое, завладевая нашей фантазией, порождает пленительные образы, возбуждающие движущие силы, а они, в свою очередь, увеличивают выделительную способность семенных сосудов». Это объяснение было, на самом деле, довольно близко к истине, если принять во внимание, что до изобретения психоанализа оставалось три сотни лет.   Советы доктора Изданный впервые в 1696 году «Обзор супружеской жизни» доктора Венетта продолжал переиздаваться до 1795 года, когда его автора представляли читателю как «гражданина Венетта», хотя доктора к тому времени уже давным-давно не было в живых. Серьезные социологи девятнадцатого столетия были шокированы, узнав, что «эту одиозную книгу» продолжают читать чуть ли не в каждом французском доме — как в городе, так и в деревне. Доктор Венетт был твердо убежден в необходимости своей книги. «Здесь каждый найдет для себя что-либо полезное, — писал он в предисловии. — Старики узнают, как вести себя с молодыми женами, чтобы быть способными к зачатию детей и возбуждаться, не подвергая опасности здоровье. Богословы и духовники узнают все о причинах, по которым брак может быть признан действительным или расторгнут, о недостатках, что обнаруживают в браке люди, и о грехах, совершаемых иногда теми, кто предается дозволенным удовольствиям. Развратники узнают, какие неизлечимые болезни приносит с собой беспорядочная любовная жизнь… судьи, философы, врачи найдут много пищи для размышлений; атеистам также пойдет на пользу эта книга, которая, конечно, заставит их изменить свои взгляды, когда они прочтут о чудесах природы, проявившихся при создании человека, а женщины узнают, как выполнять свои обязанности по отношению к мужу и что надлежит делать, чтобы он был бодр и здоров. Но главная цель этой книги состоит в том, — объясняет врач, — чтобы научить молодых людей определять свой тип темперамента и врожденные наклонности к воздержанию или же браку. Здесь они найдут сведения о том, … Читать далее

Мистическая любовь: святой Франциск Салеский и святая Жанна де Шанталь   Картина семнадцатого столетия, даже в духе импрессионизма, не будет полной без упоминания о возрождении религии, имевшем место в первой половине века. В этот период были основаны новые ордена: сестер милосердия, ораторианцев, визитандинок. Произошло множество замечательных, искренних обращений к религии — например, мадам де Тианж («Со времени ее обращения, — писала мадам де Севинье, — она больше не носит красного и закрывает грудь. В этом виде вы бы, наверное, ее не узнали»), Анны де Гонзага, мадам де ла Сабльер, Луизы де Лавальер, Паскаля, Расина, принца Конти. Родились дворянин Франсуа де Саль и мещанин Венсан де Поль, ставшие великими святыми. На протяжении столетия на церковной кафедре сменяли друг друга Боссюэ, Бурдалу и Массильон — три великих проповедника. Понемногу люди стали больше задумываться о ближних: проститутках, заключенных, сиротах, подкидышах… Следствием этого была совместная работа мужчин и женщин, духовное общение вне сферы плотских любовных отношений, такие люди посвящали жизнь внешней «третьей силе» или делу: Богу, общественному благополучию или тому и другому вместе. Это были мистические отношения, они связали святого Франциска Салеского и святую Жанну де Шанталь (после поистине героического периода, который превосходил все ситуации, вымышленные Корнелем; рассказ о них читается, как воплощенная история Абеляра и Элоизы). Задолго до того как эта встреча произошла в действительности, Жанна де Шанталь (бабушка мадам де Севинье) и Франсуа де Саль увидели друг друга во сне. В 1604 году вдова приняла приглашение своего брата, архиепископа Буржского, послушать в Дижоне великопостные проповеди успевшего к тому времени прославиться епископа Женевского. Ее будто громом поразило, когда она, подняв глаза на кафедру, остановила взор на лице и фигуре священника (это был тот, кто явился ей во сне), — с тех пор он стал главным в ее жизни. После первых проповедей Франсуа также почувствовал присутствие Жанны и узнал ту, что явилась ему во сне и которой суждено было стать его соратницей, — святой и основательницей ордена визитандинок. Франсуа узнал, что эта дама — сестра архиепископа, и вскоре сделал так, чтобы они встретились. По-видимому, Франсуа с самого начала ясно ощущал присутствие некой тайны в его отношениях с Жанной: «Мне кажется, — писал он, — что Господь уготовил меня Вам — с каждым часом я все более в этом убеждаюсь. Вот все, что я могу Вам сейчас сказать». Неделю спустя он добавил: «Чем больше разделяющее нас расстояние, тем сильнее я ощущаю связь между нами». Когда Жанна в конце концов приняла его в качестве своего духовника, он дал ей бумагу, на которой значилось: «Во имя Господа, я беру на себя духовное руководство Вами и буду осуществлять его со всей заботой и преданностью, на которые я способен без ущерба для моего нынешнего положения и обязанностей». Однако он настаивал на исполнении заповеди, воистину достойной пера Корнеля: «Вы должны быть такой же храброй, как мужчина, в Вас больше не должно быть ничего женского». Они придавали друг другу силы, и, как пишет Е. К. Сандерс в биографии святой Шанталь, «стремление ее души к небесам пробудило в нем способности, дотоле дремавшие, и он начал делать стремительные успехи, как только его дух и разум вступили в свободный союз с родственной душой, которую для него предназначил Господь». «В конце концов, — писал он, — мы оба целиком, безраздельно, безоглядно, принадлежим Господу и не желаем ничего, кроме позволения принадлежать Ему. Если в наших сердцах окажется хоть одна ниточка любви, не связанная с Ним и не принадлежащая Ему, мы должны немедленно вырвать ее оттуда. Поэтому да пребудет с нами покой». Но пришло время, когда Франсуа почувствовал, что Жанна стала слишком зависеть от него, настолько, что он не должен был более руководить ее работой и духовным развитием. Возможно, он опасался, как бы его привязанность к ней не превратилась в обычную слабость вместо того, чтобы быть источником силы. Их отношения достигли высшей точки, исполнив свое особое предназначение. Итак, в 1616 году в Уитсантайде Франсуа принял решение об уединении и отречении от земного. «Моя дорогая матушка, — писал он Жанне, занятой организацией нового ордена, — Вы не должны более рассчитывать на людскую помощь; Вам надлежит отречься от всего, что Вы имели до сих пор, и повергнуть себя, слабую и одинокую, на алтарь милосердия Божия, оставаясь лишенной всего и не требуя от людей никакой симпатии, выраженной в словах или поступках. И далее Вы должны оставаться безразличной к тому, что Он может даровать Вам в будущем, не задумываясь о том, есть ли Ваша заслуга в том, что Вы получили то, в чем нуждались. Иначе Вам остается лишь тщить себя надеждой подняться над собой». Жанна шла тернистым путем, каким идут святые, но ответ, данный Франсуа, показывает, что она по-прежнему оставалась человеком, и прежде всего — женщиной с ее неутолимой жаждой ласки и нежности: «Я рада, что Вы продлите Ваше уединение, так как Вы по-прежнему сможете посвящать его потребностям Вашей души. Я не говорю слово «нашей», ведь я не могу употреблять его более, поскольку чувствую, что теперь не составляю часть этой души, я лишена всего, что для меня было самым ценным. Как глубоко вонзился нож, отец! Сегодня мне кажется, что у меня в душе не осталось ничего. Нетрудно отказаться от внешних удобств, но отделиться от тела, опуститься в самую глубину души, что, как мне кажется, мы сделали, — страшно, это столь же тяжко, сколь невозможно жить без благодати Небесной. Отец, я не буду искать встречи с Вами без Вашего позволения… Кажется, будто я вижу наши души слитыми воедино в полном смирении перед Всевышним». Франсуа, который, вероятно, предвидел уготованное им духовное будущее, отвечал: «Все происходит так, как и должно происходить, матушка. Вы должны оставаться нагой, пока Господу не будет угодно вновь Вас одеть. Господь любит нас, матушка, и желает, чтобы мы принадлежали ему всецело. У меня, благодарение Богу, все хорошо, в глубинах моего сердца пробиваются ростки осознания новой силы, благодаря которой я смогу лучше служить Богу в оставшиеся мне дни». В последний раз они встретились три года спустя в Лионе. Это была всего лишь короткая беседа, в которой речь шла о делах ордена. Франсуа настоял на том, чтобы отложить все личное до следующей встречи (она должна была состояться позже в Аннеси). Жанна провела Рождество в Гренобле, а когда молилась за Франсуа в … Читать далее

Хотя семнадцатый век в первой своей четверти и далее продолжал хранить верность многим идеалам феодализма и рыцарства, все же со временем общество становилось более искушенным и рассудительным; оно достигло того рубежа в своем развитии, когда люди готовы были сказать «прощай» Амадису и сказкам о волшебниках и феях. Примерно до 1615 года сохранялся спрос на Амадиса (разбухшего в конце концов до двадцати трех томов); а подражания старым рыцарским романам, принадлежавшие перу малоизвестных авторов, вроде дю Вердьера, продолжали появляться до 1626 года. Это течение сменилось модой на романы нравоучительные и сентиментальные, любимые в основном новыми классами буржуа. Их заглавия говорят сами за себя: «Несчастная любовь», «Невинная любовь», (созданные под влиянием испанских авторов), «Благочестивая любовь» и так далее. «Благородные» рыцарские романы вытеснялись романами пасторальными — скучным жанром, в котором, тем не менее, один автор добился значительного и долговременного успеха. Я говорю об Астрее, написанной аристократом Оноре д’Юрфе, жившим в замке в Форе. Его описание этой провинции, где происходит действие созданной им четырехтомной сказки о псевдопастухах и псевдопастушках, поражает современного читателя, являясь лучшей частью книги. Вы спросите, что общего все это имеет с любовью? Много, намного больше, нежели вы можете предположить. Романы семнадцатого века представляли собой тщательно продуманные учебники, содержавшие сведения о всех аспектах поведения в любви, и в том числе — о крайне важном искусстве вести беседу. Астрея и множество появившихся позднее подражаний ей полны бесконечных диалогов и дискуссий о любви, которые, как нам сейчас кажется, тормозят действие, но это было как раз то, чего хотели читатели того времени: учебник хорошего тона. Читатели очень серьезно воспринимали теоретиков вроде Оноре д’Юрфе, поскольку романы были единственными источниками образования в любовной сфере. Все эти письменные (и довольно высокопарные) любовные беседы представляли собой на деле слегка замаскированное продолжение средневековых судов любви. Астрея не только оказала влияние на умы Корнеля, аристократов, собиравшихся в Отеле Рамбулье, и Жан-Жака Руссо (много позднее), но и завоевала популярность сразу после выхода в свет: члены семейства Гонди забавлялись тем, что писали друг другу вопросы, касавшиеся Астреи, и приговаривали к штрафу тех, кто не мог ответить. В 1624 году д’Юрфе получил письмо за подписями двадцати девяти немецких дворян, принцесс и принцев, которые взяли себе имена его персонажей и основали академию для пасторальных встреч. Там они рассуждали о любви, уподобляясь созданным воображением писателя героям. Эстафету подхватила другая мода — на цвет, названный в честь персонажа Астреи: селадоновый зеленый. Сюжет — ахиллесова пята Астреи. Роман открывается, как я уже говорила, очаровательным описанием Форе. Вот уже три года молодой, разумеется красивый пастух Селадон и красавица пастушка Астрея любят друг друга. Но тут в идиллию вмешивается соперник, который уверяет Астрею, что Селадон любит другую; пастушка упрекает своего кавалера и прогоняет его с глаз долой. Пастух бросается в реку Аиньон. Астрея, потерявшая всю свою решимость, бросается в воду вслед за возлюбленным. Ее спасают проходившие мимо пастухи, а Селадона течение несет вниз по реке и выбрасывает на противоположный берег. Он тоже спасен: на помощь ему приходит принцесса — она с двумя фрейлинами гуляла у реки, высматривая будущего мужа, которого судьба должна была ниспослать ей, согласно предсказанию волшебника. Заранее настроенная на такую встречу, она влюбляется в Селадона, который, как велит ему учтивость, отвергает ее любовь, убегает из дворца и находит приют в пещере, где живет, питаясь водой и кореньями, и большую часть времени пишет стихи. Он встречает мудреца друида по имени Адамас, который советует ему возвратиться к Астрее. Но Селадон твердо верит в могущество судьбы и не желает изменять естественный ход событий. Однако он, как ни странно, не возражает против предложенной Адамасом хитрости и возвращается к любимой под видом ее подруги и компаньонки, переодевшись в платье дочери мудреца, Алексис; кстати, это позволяет ему лицезреть избранницу во многих интимных положениях, описания которых довольно легкомысленны для этой целомудренной книги. Каким образом Селадон отважится открыться возлюбленной, спрашивает себя читатель в конце четвертого тома. Д’Юрфе умер в 1625 году, не успев дать ответа на этот решающий вопрос, но, к счастью, он доверил свои наброски секретарю, Балтазару Баро, который сделал все что мог, чтобы разобраться в них и довести до конца эту историю. Племянница Адамаса, нимфа Леонида, приводит Астрею и Селадона в лес и там, притворившись, что совершает магический ритуал взывания к небожителям, обещает пастушке сделать так, что Селадон предстанет перед ней. Селадон бросается к ногам Астреи, показывая различные знаки любви, которые она дарила ему в былые дни. Астрея сперва испытывает нежность и одновременно возмущение, но затем, припомнив свои фамильярные отношения с мнимой «друидессой», заливается краской и приказывает Селадону умереть. Они расстаются, но встречаются вновь у Источника любви, где явившийся им Бог любви приказывает Селадону жениться на Астрее. Все приходит к счастливому концу. Кроме героев, связанных с этой основной сюжетной линией, в романе присутствует несчетное число второстепенных персонажей, представляющих различные типы любовников. Если Селадон — любовник мистический, то Илае, подобно Дон Жуану, жесток и себялюбив, а Белизард — умудренный жизнью философ и друг всех женщин (людей, подобных ему, можно было встретить в модных салонах того времени). Д’Юрфе был человеком эпохи Возрождения, которого вдохновляли теории Платона и кабалистика. В Астрее он развивает идею о любви как о работе одного лишь разума — средоточия нашей жизни, — связанной со знанием, которое рождается, когда человек ясно видит достоинства предмета своей любви. Ни одна жизнь не будет благородной, если в ней отсутствует любовный стимул. Любовь связана также с волей: влюбленные решают любить. Любовь есть одновременно героизм и вдохновение, внутренний импульс, который увлекает конечное человеческое я к Всевышнему. Совершенная любовь — та, в которой заняты и душа, и тело. Однако мистическое предначертание объясняет тайну некоторых роковых страстей. Это — развитие теории «слепой силы», которую в Тристане и Изольде олицетворяет любовное зелье, у Ронсара и других писателей шестнадцатого века — небесные светила, а позднее, в семнадцатом столетии, — янсенистская доктрина предопределения, которой, по-видимому, был увлечен Расин. Во всех романах первой половины столетия подчеркивалось, сколь важно для мужчины выработать в себе изысканность и утонченность, часто бывая в дамском обществе, и о любви часто говорили языком, напоминавшим язык трубадуров. «Любовь пробуждает и очищает дух, делает его способным на размышления о предметах благородных и придает ему силы для свершения самых славных подвигов», — писал Буаробер в своей «Индейской истории». Во всех книгах галантные беседы … Читать далее

Похищения и тайные браки представляли собой бич того времени, и в конце концов в 1659 году они были запрещены королевским декретом, который, однако, не оправдал возлагавшихся на него надежд. Тем не менее придворные дамы немало посмеялись, прикрываясь веерами, над одним тайным браком, обернувшимся трагикомедией: мадам де Мейльере, знатная вдова, тайно вышла замуж за бывшего пажа ее мужа, месье Сен-Рута, молодого геркулеса, который свою так восхищавшую мадам до брака силу использовал для того, чтобы безжалостно ставить супруге синяки. Поначалу несчастная дама не смела жаловаться, стыдясь признаться, что вступила в тайный брак с настоящим хамом, но, поскольку побои продолжались, она, в конце концов, поверила свое горе верховному судье в вопросах брака — его величеству, который лично прочел Сен-Руту нотацию. Однако привычка Сен-Рута бить жену пустила к тому времени слишком глубокие корни, чтобы он мог отучиться от нее. Поскольку он был способным офицером, король послал его за границу, надеясь, что это смирит его воинственный дух, и в конце концов Сен-Рут был убит в Ирландии выстрелом из орудия. Авторы сентиментальных романов о мушкетерах, похищениях, веревочных лестницах и побегах из монастырей не были такими смешными, как казалось последующим поколениям; все эти захватывающие события имели место в действительности, причем довольно часто. Они были составляющей тогдашней моды на агрессивный, в испанском духе, стиль отношений. Мужчины напускали на себя воинственный вид и расхаживали с надменной миной, которую в своем Франсыоне высмеял сатирик Сорель: «Вы должны ходить в высоких сапогах, даже если у вас нет коня; вам надлежит отрастить до самых глаз устрашающие усы; вы должны носить огромную рапиру и с ее помощью населять воображаемыми трупами кладбища; вы должны ступать горделиво, как ходячая супница, уперев руки в бока». В 1607 году сеньор де Пьерфор похитил мадемуазель де Фонтанж. Отец девушки осадил его замок и умолял короля «исправить положение, которое с каждым днем ухудшается». В 1611 году граф де Брэзм отправился в полночь в Отель де Немур и пробрался в спальню мадемуазель де Сенектер. В 1630 году шевалье де ла Валетт похитил дочь президента Эймара и скрылся с нею на галере. В 1650 году месье де Бурбон похитил мадемуазель де Сальнев, которая защищалась, как тигрица; ее дядя, пытавшийся прийти к ней на выручку, был убит. Молодая женщина только после рождения ребенка согласилась выйти замуж за своего похитителя. Многих девушек похищали из монастырей (куда они были помещены против воли) и даже из карет — в самом центре Парижа. Герцог де Майенн, чтобы обеспечить своего еще маленького тогда сына богатой невестой, похитил Анну де Комон ла Форс, которой было двенадцать лет, и поручил ее заботам своей жены, с тем чтобы его сын, когда станет достаточно взрослым, мог на ней жениться. Другая нашумевшая история произошла с мадемуазель Роклор, безобразной горбуньей, томившейся в монастыре, откуда молодой герцог де Роган похитил ее. Герцог был страстным игроком и в то время очень нуждался в богатой супруге. Родители обсуждали возможность брака герцога с этой несчастной девицей, обиженной природой, но не сошлись во мнениях относительно финансовой стороны этого предприятия. Тогда герцог задумал похищение и тайный брак — мадемуазель Роклор с радостью одобрила и то, и другое. Настоятельнице монастыря не позволялось выпускать мадемуазель из обители иначе как в сопровождении мадам де Вьевиль, подруги ее матери. Герцог преодолел это затруднение, нарисовав на дверцах своей кареты герб этой дамы и приготовив подложное письмо якобы от нее, которое полностью ввело в заблуждение добрых Дочерей Святого Креста. Настоятельница проводила свою подопечную до кареты, где сидела ее гувернантка; и, как только карета завернула за угол, в нее вскочил Роган. Заткнув гувернантке рот носовым платком, чтобы заглушить крики, герцог нежно обнял свою невесту. В доме его близкого друга все было готово для тайной брачной церемонии: священник, свидетели (герцог де Аорж и граф де Риэ) и пышный банкет. После венчания невесту и жениха подобающим образом разоблачили и оставили в постели, где они провели часа два-три; после чего отпраздновали это событие, а затем молодая дама вернулась, чтобы целомудренно провести остаток ночи в своем монастыре. Однако в Оверни похищение невесты у дворян превратилось в устоявшийся обычай, и, если ухажер не похищал девушку, она считала себя обиженной. Для родителей было обычным делом «планировать поездку, во время которой жених, заранее предупрежденный будущим тестем, внезапно появлялся на дороге, чтобы похитить невесту и, посадив на коня, увезти ее к себе». Людовик XIV не одобрял этого обычая, которым было легко злоупотребить, и за похищение полагалась смертная казнь через повешение, но жители Оверни разрешили эту проблему: на виселицу вздергивали куклу, изображавшую похитителя, а сам он ужинал с теми, кто его судил, и произносил тост за смехотворный приговор и его исполнение. Одним из наиболее громких скандалов той эпохи было предпринятое маркизом де Бюсси-Рабютеном похищение мадам де Мирамион. Маркиз приходился кузеном мадам де Севинье и происходил из семьи, знаменитой своей оригинальностью и остроумием, — эта фамилия вошла в словарь Литтре, где глагол rabutiner можно встретить наряду с marivauder в значении «флиртовать в галантной и веселой манере» (думаю, что первой, кто употребил слово rabutinade, была мадам де Севинье). Бюсси, бывший самым отъявленным rabutin`ом из многих, делил свою жизнь между армией и парижскими гостиными, подобно многим повесам того времени. Знаменитая история с похищением произошла в 1648 году, в то время когда богатые буржуа косо смотрели на обедневших отпрысков аристократических семей — многие из этих дворян вступали в брак с их дочерьми, меняя титул на деньги. Женить сына на богатой буржуа пришлось даже мадам де Севинье, и поражаешься, читая, как эта дама, обычно отличавшаяся добросердечием, виновато улыбаясь, представляла друзьям свою невестку, объясняя им, что «даже самую плодородную землю необходимо унавоживать время от времени»! Бюсси сражался под началом принца Конде; ему было тридцать лет, он был вдовцом, имел трех дочерей и солидные долги. Единственным выходом из положения было найти богатую невесту. Едва оправившись от лихорадки, которую он подхватил в каталонской кампании, Бюсси приехал в Париж и остановился в округе Тампль, у своего дяди, Великого Приора Мальтийских рыцарей. Всезнающие соседи осведомили его, что поблизости живет очаровательная молодая вдова — всего семнадцати лет от роду, — к несчастью, буржуа, но с огромным приданым в четыреста тысяч луидоров. Бюсси, заинтересовавшийся молодой женщиной, спросил, как он может ее увидеть. Доброжелательный сосед, месье Ле Бокаж, познакомил Бюсси с духовником дамы, который пообещал все устроить … Читать далее

«В наши дни, — писал в 1609 году по поводу брака Пьер д’Этуаль, — матери и отцы думают только о деньгах, и никакие другие соображения во внимание не принимаются». «Много ли браков из всех, которые заключаются каждый день, — спросил великий проповедник Бурдалу своих многочисленных прихожан, — основаны на взаимной симпатии и уважении?» Затем он принялся живописать печальную — и кощунственную в глазах Всевышнего — участь дочерей, которыми жертвуют ради того, чтобы их старшие братья сделали карьеру, посылая в монастыри, поскольку их приданое слишком мало, чтобы можно было купить им мужей. «Жертву, — гремел Бурдалу, — приводят в храм, связанную по рукам и ногам, ее уста запечатаны страхом и почтением к отцу, которому она всегда повиновалась. Она предстает перед священником во время церемонии, блестящей для зрителей, но для главного действующего лица — погребальной…» Описание Бурдалу было столь точным, что один из прихожан, маршал Грамон, прервал его возгласом: «Боже милосердный, как же он прав!» Мольер также критиковал браки, заключавшиеся родителями для дочерей, желания которых никогда не учитывались. В его пьесе неверная жена Жоржа Дандена говорит мужу: «А моего согласия вы спросили, прежде чем на мне жениться? А у меня вы спросили, хочу я вас или нет? Вы советовались только с моими родителями — это они пошли с вами под венец — вот им и жалуйтесь, если думаете, что вас оскорбили». В таких условиях ухаживание свелось к простой формальности, жених и невеста мало виделись друг с другом до свадьбы. «Я только однажды видел мою невесту с тех пор, как она вышла из монастыря, где воспитывалась с четырех лет, — писал Шарль Перро, — но я в течение многих лет часто виделся с ее родителями. Они хорошо знают меня, а я — их. Поэтому я уверен, что мы все будем жить вместе в согласии и мире». Хотя будущий канцлер д’Агессо сам занимался устройством своего брака, он не преминул объяснить, что отец «одобрил мой вкус, так как мой выбор, обусловленный склонностью в гораздо меньшей степени, нежели рассудком, пал на особу, которая приносила мне достаточное для моих нужд приданое и которую родители наделили скромностью, умом и сдержанностью щедрее, нежели мой отец наделил меня». Свадьба аристократа была дорогостоящим мероприятием, способным поглотить до трети приданого. Вот как мадам де Севинье в письме к дочери рассказывает о свадьбе мадемуазель де Аувуа и сына принца де Марсильяка, с которой она пришла, едва переводя дыхание: «Что я могу сказать? Великолепие, иллюминация, собралась вся Франция — все, кто хоть что-нибудь собой представляет. Отягощенные золотыми украшениями парчовые платья, драгоценные камни, цветы, горящие жаровни, путаница карет, зажженные факелы, крики «ура!» на улицах, гости, поспешно отскакивающие, чтобы не угодить под колеса, — короче, вихрь — рассеяние — отвечаешь на комплименты, не поняв толком, что тебе сказали, задаешь вопросы, не надеясь, что тебе ответят, рассыпаешься в любезностях, сама не ведая, перед кем, путаешься ногами в чужих шлейфах… О, суета сует!..» Брачная ночь по-прежнему оставалась наполовину публичным зрелищем. Невесту и жениха церемонно раздевали и укладывали в брачную постель, куда им, перед тем как скромно задернуть полог, подавали ночные одежды. Однако «укладывание в постель» сводилось к простой формальности, если новобрачные были детьми — а такое случалось нередко. Мадам де Севинье, рассказывая в письме о свадьбе мадемуазель де Невшатель, в тринадцать лет выданной замуж за четырнадцатилетнего герцога де Аюиня, замечает: «Поскольку они оба чрезвычайно юны, их всего на четверть часа оставили вместе, после чего полог отдернули, причем никто из гостей из комнаты не выходил». Но детей в большинстве случаев только обручали (настоящая свадебная церемония происходила, когда девушкам было шестнадцать-восемнадцать лет). Маргарита де Сюлли ребенком была выдана замуж за Анри де Рогана, но после свадьбы новобрачных разлучили. «Если эта молодая особа, которая рождена для любви, — замечает современник-хронист, — родила ребенка раньше, нежели этого можно было ожидать, учитывая раздельное проживание супругов, то муж ее в этом не повинен, поскольку он первым выразил удивление по поводу сего события». В спальне не приходилось особо рассчитывать на уединение. Маршал де ла Форс, празднуя свою третью свадьбу, пригласил в брачный покой своих родственников, дабы те могли убедиться, что брак свершился. Новобрачному было девяносто лет, и его «дурной пример», как отмечал Тальман де Рео, «побудил жениться многих пожилых людей». У аристократов существовал обычай на другой день после свадьбы выставлять «невесту первой ночи» на всеобщее обозрение, для чего ее вместе с компанией девиц на выданье укладывали на особую постель. Этот обычай шокировал чувствительных современников вроде Лабрюйера. Провинциалы были не так склонны выставлять себя напоказ, даже если были аристократами. Некоторые семьи обходились даже без ритуала брачной ночи, как отмечала мадам де Севинье после визита к сельским друзьям. «Я была очарована проявленной в этом случае скромностью, — писала она. — Невесту проводили в ее комнату, где она сама разделась и легла в постель. Гости и семья разошлись по своим апартаментам. Наутро никто не вошел в спальню новобрачных; молодые встали и оделись без посторонней помощи. Никто не задавал глупых вопросов (вы знаете, как это обычно бывает: «Ты теперь — моя дочка? А ты — мой сынок?»). Никакого смущения, никаких злых шуточек. Я ни разу в жизни не видела ничего подобного». Жениться по любви было просто не принято. Те немногие, кто и изъявлял желание пойти на этот нелепый шаг, извинялись за свою эксцентричность, подобно юному Арно д’Антильи: «Я знаю, — говорил он, — что выражаю чувство, для нашего века крайне необычное, и что те, кто гонится за одним лишь богатством, сочтут его смешным, но я знаю также, что люди такого рода часто обрекают себя на участь во много раз худшую, нежели быть объектом насмешек». Несмотря на это смелое заявление, Арно кончил тем, что последовал совету родителей, женившись в двадцать четыре года на четырнадцатилетней мадемуазель де ла Бродери, о которой он сдержанно писал в своих Мемуарах: «Что касается мадемуазель де ла Бродери, которой четырнадцать лет, то я удовольствуюсь тем, что скажу: она обладает всеми качествами, которые в особе ее возраста вызывают приязнь и уважение». Гордый Бассомпьер, должно быть, был влюблен в мадемуазель де Монморанси, но сдерживал свои чувства, поскольку «если бы отношения должны были завершиться браком, я бы не смог любить ее так, как любил бы в ином случае». Эта модная теория находит свое отражение в словах персонажа комедии … Читать далее