Анжелика Маркиза Ангелов

Предисловие к роману «Анжелика»

В истории Фронды обычно различают два потока событий: «Фронду парламентскую» и «Фронду принцев». Однако в ней участвовали не две, а три силы. Именитые и состоятельные чиновники парижского парламента не мирились с новыми разорительными налогами и с особым ожесточением противились поборам, фактически лишавшим их наследственных доходных должностей. Несовершеннолетие короля, общее недовольство податным гнетом, непопулярность первого министра — итальянца Мазарини — и, наконец, разлад между парламентом и королевой-регентшей — все это открывало дорогу выступлениям высокородных принцев, их алчности и честолюбию. Но была и третья сила — подавленные нуждой и бесправием народные массы. Парламентские дельцы сумели выдвинуть решительную программу преобразований именно потому, что нашли опору в активности разгневанных масс. Кульминацией Фронды стал день, когда труженики Парижа воздвигли на улицах столицы 1200 баррикад. И парламентские чиновники, и даже кое-кто из принцев крови пытались в узких, своекорыстных интересах использовать революционную энергию масс. Они видели в народе не союзника по борьбе, а лишь слепое орудие их собственных замыслов. Но в ходе событий народ вышел из повиновения. Для заправил движения он оказался уже не послушным и полезным, а сокрушительно опасным орудием. Недаром в 1652 году плебейские массы Парижа, ворвавшись в ратушу, перебили там ненавистных парламентских и муниципальных чиновников. Затянувшаяся Фронда привела к разорению страны и показала ее зачинщикам полную бесперспективность дальнейшей борьбы, а стало быть, неизбежность компромисса с королевской властью. Фронда, по мнению авторов романа, пришла к концу, так как все участники обессилели в борьбе. Это-де дело прошлого, однако «достаточно малейшего ветерка, чтобы тлеющий огонек вспыхнул ярким пламенем» Значение Фронды здесь явно переоценивается. (Эти слова произносит адвокат Дегре летом 1660 года. Разумеется, в то время, когда Людовик еще не вошел в полную власть, никто не мог знать, как пойдут события дальше, и, конечно, современник событий не в состоянии был предвидеть оценку, которую Фронде дадут в XX веке. — Прим. ред.) На фоне трагедии гугенотских войн Фронда выглядит зловещим фарсом последышей феодального сепаратизма. Не в пример гугенотским повстанцам XVI века фрондировавшие принцы даже не помышляли о сокрушении монархии. Не имея ни политической цели, ни общей программы, они действовали порознь, как военные авантюристы. (Гугенотские войны XVI века шли под знаком соперничества де Гизов и Валуа. Де Гизы отнюдь не помышляли о свержении монархии, не хотели они и феодальной раздробленности, они сами пытались занять престол и править страной. В XVII веке во время Фронды претендентом являлся, например, брат Людовика XIII Гастон Орлеанский. Другие стремились ограничить власть Мазарини. Однако нельзя не обратить внимания на совпадение по времени Фронды и английской буржуазной революции. Глядя на события в соседней стране, французы не вправе были недооценивать все, происходившее дома. — Прим. ред.) Сражаясь то под королевским знаменем, то против короля на деньги иностранного государя, каждый из них пытался в мутной воде неурядиц выловить наибольшие выгоды для себя лично. Фронда была не зарницей, предвещавшей новые пожары, а угасавшим отблеском прежних мятежей. В наступившем шестидесятилетнем безветрии единоличного правления Короля-Солнце погасло даже всякое тление оппозиционности. В отличие от средневековья, когда «рассеяние суверенитета» выражалось в том, что его носителями выступали сеньоры — властители феодальных полугосударств, середина XVII века ознаменована небывалой концентрацией власти. Королевское правительство окончательно и безраздельно подчиняет себе все провинции страны, все отрасли управления. Наступает полное торжество классического французского абсолютизма. И его олицетворением становится уже не первый министр, как было при Ришелье и Мазарини, а молодой Людовик XIV, который вознамерился не только царствовать, но и управлять, и после смерти Мазарини сам взял на себя роль первого министра. За несколько лет до смерти Мазарини, еще в 1655 году, на заседании парижского парламента внезапно появился юный король. Он примчался из Венсенского леса в охотничьем костюме, для того чтобы в самой резкой форме запретить в парламенте всякое обсуждение изданных королем эдиктов. Именно там и именно тогда с уст короля сорвалась запальчивая фраза: «Вы напрасно думаете, будто государство — это вы!.. Нет, государство не вы, а я!» В дальнейшем эти случайно оброненные слова были превращены в государственно-правовую догму абсолютизма. На протяжении многих столетий нашей эры история европейских государств не знала государя, который обладал бы такой безграничной полнотой власти, вызывал бы такое раболепное преклонение, доходившее почти до обожествления. Большая часть весьма долгого правления этого государя (его царствование длилось с 1643 по 1715 г., а единоличное господство — с кончины Мазарини, то есть с 1661 г.) стоит под знаком военных и дипломатических успехов и является периодом преобладания Франции не только в межгосударственных отношениях, но и в сфере культуры — литературы и искусства. Решение загадки необыкновенного могущества короля, разумеется, нельзя видеть в личных качествах Людовика, который отнюдь не был гением. И хотя он являлся человеком крепкого, волевого чекана и, бесспорно, высокой работоспособности, вдумчивые биографы справедливо дают скромную оценку его умственным способностям и талантам. Но даже обладай король Людовик гениальностью, это не могло бы служить объяснением происшедшей во Франции политической метаморфозы. Ее причины неизбежно должны были корениться в неумолимых процессах внутреннего развития, постепенно преображавших жизнь страны. Быстрое утверждение неограниченного полновластия Людовика XIV только на первый взгляд стоит в вопиющем противоречии с духом мятежных десятилетий, предварявших его возвышение. Скорее наоборот, знать, дворянство, горожане, вся истомленная неурядицами Франция увидели в сильном монархе «носителя порядка в беспорядке» (Энгельс). Подобострастное преклонение перед королем явилось итогом всей вековой эволюции господствующего класса, выражением его социальной психологии. Во Франции крупные и мелкие сеньоры давно отказались от ведения самостоятельного хозяйства. Та неизменная рента, которую они получали от крестьян, по мере обесценения денег понижалась в своем реальном значении. К середине XVII века она покрывала не более 25-30 процентов бюджета дворянской семьи. Но обедневшие владельцы потускневших гербов по-прежнему с презрением отвергали всякую мысль о труде, о деятельности, несовместимой с потомственной честью воина-дворянина. Дюма не выдумал д’Артаньяна. Он лишь дал имя и поднял на котурны приключенческой романтики нищего и высокомерного, легкомысленного и храброго дворянина, подобного тысячам, десяткам тысяч таких же, как и он, провинциальных дворян, гонимых нуждою под королевское знамя. (Конечно, Дюма не выдумал д’Артаньяна, поскольку человек с таким именем существовал, и, более того, сделал успешную военную карьеру. Разумеется, реальный Шарль де Батц д’Артаньян имел мало общего с литературным персонажем, но некоторые эпизоды, в частности, история ареста Фуке, — достоверны. — Прим. ред.) Их должна была кормить война, служба в войске или при дворе. То, чего уже не могла дать дворянину его сеньоральная рента, отныне должна была дать рента централизованная. Рядовые … Читать далее

Послесловие А.Эпштейна к роману «Анжелика в Новом Свете»

Итак, мы снова встретились с Анжеликой и графом де Пейраком, столь счастливо избежавшими гибели от руки своих могущественных врагов — короля Франции и католической инквизиции. Мы увидели их глазами величественную и своеобразную страну и стали свидетелями выпавших на их долю трудностей и испытаний, которые неизбежно должны были постигнуть их на этом суровом, еще неведомом европейцам континенте. Как мы узнали из предисловия (излагающего краткое содержание второй-шестой книг, долгое время не известных русскоязычному читателю — Прим. ред.), прочитанная книга представляет собой только одно из звеньев в цепи романов, рисующих бурный и необычайно извилистый жизненный путь Анжелики. Невольно возникает вопрос: почему из многотомной серии романов, посвященных Анжелике, выделено данное звено, почему советский читатель вновь встречается с Анжеликой лишь с момента ее появления в Новом Свете?.. (Статья впервые опубликована в 1973 году, когда на русском языке были изданы только две книги — «Анжелика» и «Анжелика в Новом Свете», а на французском — девять томов, последним на том момент являлся роман «Анжелика и демон». Поэтому некоторые поспешные выводы автора объясняются его неведением. Кроме того, не забудем, что здесь анализируется не самостоятельный завершенный роман, а один из томов многотомного произведения. — Прим. ред.). По воле авторов Анжелика, подчиняясь капризам литературной фабулы и хитросплетениям свой причудливой судьбы, не раз появлялась на страницах книг в самых разнородных, порой фантастических ролях и обличиях. И каждое из ее перевоплощений становилось ключом к калейдоскопу пестрых событий и занимательных приключений. Но, несомненно, самым естественным, наиболее жизненным и правдивым из всех многочисленных приключений Анжелики становится полнокровный образ счастливой жены и матери, зрелой и мужественной женщины, соратницы своего супруга, живущей его мечтами и замыслами, радостями и тревогами. Анжелика и Пейрак пришли в Америку, в этот дикий край, с кучкой сплотившихся вокруг Пейрака разноплеменных искателей удачи не только для того, чтобы овладеть скрытыми сокровищами новой страны, но и для того, чтобы обогатить, преобразовать земли Нового Света, с которыми отныне связаны все дерзновенные замыслы Пейрака и все надежды Анжелики. Осуществление необычайных планов ложится на Пейрака бременем многотрудных дел и забот. И Анжелика, разделяя это бремя, становится надежной опорой мужа и его соратников, которым она призвана заменить дом и родину, дать то тепло и свет, что так ценятся заброшенными на чужбину скитальцами. Она щедро раздаривает все сокровища своего сердца, мягкой заботой согревает одиноких и усталых мужчин: рудокопов, охотников, лесорубов, оказавшихся в затерянном среди заснеженных лусов убежище — Вапассу. Настойчивость и наблюдательность, любовь к природе и чуткость к окружающим, когда-то проявившиеся в девочке–подростке из замка Монтелу, со временем обернулись подлинным дарованием в зрелой Анжелике, прошедшей через закалившие ее гонения и невзгоды. Лишения и опасности, многолетняя борьба с врагами и обстоятельствами научили ее не теряться в любой обстановке, насторожили ее ум, воспитали бдительность и быстроту реакции. Тяжкое прошлое не озлобило Анжелику. Личное обаяние властно покоряло даже тех людей, которые в силу предубеждения и долга оказывались ее противниками. Материнская заботливость, понимание природы становится великой силой Анжелики в борьбе с лишениями и болезнями, в борьбе за жизнь. В преддверии затяжной и голодной зимы она с неистощимой изобретательностью пополняет скудные запасы продовольствия. С непостижимой находчивостью изыскивает средства врачевания для людей Пейрака. Предельного напряжения, полной отдачи сил, физических и душевных, потребовала от нее эпидемия, разом свалившая почти всех обитателей маленькой лесной колонии. И это испытание явилось для Анжелики далеко не единственной пробой ее мужества. Земля девственных лесов, рек и озер предстала перед Анжеликой не только как земля ее освобождения. Она манила и в то же время страшила ее, вызывала ощущение смутной угрозы, затаившейся неведомо где опасности. Чуткая Анжелика улавливала в окружающих красках и звуках мрачное предостережение чужой, недоброй стихии. В грохочущих водопадах она видела «караульных американских лесов». В шуме низвергающейся воды ей слышалось: «Здесь прохода нет!…» Превозмогая смятение чувств, порождаемое тревожным восприятием бескрайних просторов, Анжелика вопрошает, как примет ее столь не похожий на ее родину дикий и вольный край. Будет ли она принята или отвергнута Новым Светом?.. Несомненным достоинством книги является внимание к природе страны. В романе зримо и выразительно воссоздается облик севера Америки, его своеобразные ландшафты. Страна пленяла и завораживала пришельцев мощью рек и водопадов, ширью хвойных и лиственных лесов, величавостью голубых кедров и мачтовых сосен, воскрешавших в памяти Анжелики образы старой церковной готики. Глазами героев книги мы видим великолепие первозданной природы, сочные краски леса: алого, шавранового, золотистого, видим «вспыхивающие с яркостью кузнечного огня» пылающие клены осени. Но природа выступает не как личный декоративный фон. Она живет и требует, поражает и влечет, зовет в путь и предостерегает. Земля Америки изумляла европейцев пространствами, затерянностью разрозненных поселений, манящей неизвестностью того, что лежало за дальними кряжами гор, за гладью уже разведанных озер. Но для многих пришельцев природа становилась жестокой мачехой. Ее враждебность постигалась в полной мере на исходе долгой томительной зимы, когда иссякали запасы продовольствия, а изнуренные люди с трудом превозмогали лишения и вслед за голодом в тесное логовище поселенцев вползала цинга. И именно тогда, когда таял снег, прыгали белки, немолчно журчала вода и весна развешивала на оживших березах сиреневые и синие сережки, смерть пожинала свою жатву. В ту пору плодоносной земле Канады лишь предстояло стать великой кормилицей. Тогда не было даже проселочных дорог и единственным средством сообщения служила легкая лодка, с трудом преодолевавшая порожистые стремнины бурливых рек Новой Франции. Неудивительно, что задача колонистов состояла в том, чтобы накопить, сохранить запасы и уцелеть. И так как по всех тогдашней Канаде от голода и болезней погибало больше колонистов, чем от руки индейцев, люди, как говорится в книге, тревожно спрашивали: кому из них посчастливится дожить до весны? Сам собой возникает вопрос: что привело Пейрака и его спутников в Новую Францию, где им предстоял неравный бой с суровой природой и возможные столкновения с индейцами и властями провинции? Ответом служат признания Пейрака и Анжелики. В словах горечи и надежды они сопоставляют Старый и Новый Свет. «Там, — говорит Пейрак, — за каждым нашим шагом следили сотни безжалостных глаз мелочного, изживающего себя, завистливого общества. В Старом Свете, — продолжает он, — даже мысля по-новому, нелегко было отличаться от других. Здесь — иное дело!» Этим коротким словом «здесь» мятежный отщепенец Старого Света характеризует тот влекущий его мир Нового Света, где, как ему кажется, открывается неограниченный простор мыслям и делам человека. Пейрак уверен, что в Новом Свете он легче сумеет добиться богатства, чем … Читать далее

«Не склонившая головы» (предисловие к роману «Анжелика в Новом Свете»)

Перед вами седьмой роман из десятитомного (тринадцатитомного. — Прим. ред.) цикла Анн и Сержа Голон о превратностях судьбы супруги графа де Пейрака в век Людовика XIV. Цикл рождался в 50-70-е годы нашего столетия — время, называемое эпохой возрождения исторического романа (расцвет этого жанра относится к первой половине XIX века). Обращение писателей Франции тех лет к истории не случайно. Участие в движении Сопротивления в годы Второй мировой войны, борьба против колониальных войн во Вьетнаме и Алжире делали миллионы людей сопричастными судьбе страны и заставляли задуматься о ее будущем. А будущего, как известно, не бывает без прошлого. В этот период появляются литературные произведения, в которых осмысливается опыт минувшего, делаются попытки определить общие закономерности исторического движения. Это: «Страстная неделя» Луи Арагона, «Божьи безумцы» Жана-Пьера Шаброля, «Огни гнева» Макса-Оливье Локана, «Великолепная» Андре Шамсона, широко известный советскому читателю цикл Мориса Дрюона «Проклятые короли», ряд романов о Парижской коммуне. Эти произведения, затрагивающие серьезные проблемы движущих сил общественного процесса, роли народа и личности в истории, проблемы власти, увлекали читателя как глубиной философской мысли, так и поэтикой, остротой сюжета. Возросший интерес к произведениям такого плана порождает в свою очередь целый поток историко-приключенческой беллетристики. Среди них — романы Жака Лорана о Каролине на темы французской революции и империи («Милая Каролина», «Сын милой Каролины», «Каприз милой Каролины»), роман Жюльет Бензони «Марианна, звезда для Наполеона», цикл романов об Анжелике. Авторы этого цикла не начинали свою деятельность как писатели. Анн родилась в Тулоне, Серж — в Туркестане, где его отец был дипломатом. В молодости Серж интересовался археологией, геологией, химией. Получив высшее образование, он отправился в качестве геолога в Конго, где и встретился с молодой журналисткой Анн. Общий интерес к истории и побудил их написать первый том об Анжелике. Вероятно, удачный сплав научных познаний Сержа и легкости пера Анн, ее знания женской психологии обеспечили роману успех, который превзошел все ожидания ее авторов и повлек за собой многотомное продолжение. Вся серия состоит из десяти романов. Вот они: Анжелика, маркиза ангелов. Дорога в Версаль. Анжелика и король. Неукротимая Анжелика. Анжелика в гневе. Анжелика и ее любовь. Анжелика в Новом Свете. Искушение Анжелики. Анжелика и дьявол. Анжелика и заговор ангелов. (Несколько странной нам представляется трактовка автором статьи названия десятого тома. На русском языке книга выходила под названиями «Анжелика и заговор теней», «Анжелика и заговор теней прошлого», «Анжелика и заговор темных сил», «Заговор теней», но никогда как «Анжелика и заговор ангелов». Кроме того, ни оригинальное название («Angélique et le Complot des Ombres»), ни содержание книги не дают указания на «заговор ангелов», поэтому, скорее всего, у автора статьи имеет место ошибка. Неточность имеется и в названии девятого тома — оригинальное название «Angelique et la Démone» — женщина-демон, пусть дьяволица, но никак не дьявол. На русском языке книга выходила как «Анжелика и демон», и как «Анжелика и дьяволица». Также в списке недостает еще трех романов: «Анжелика в Квебеке», «Дорога надежды», «Победа Анжелики». — Прим. ред.) Переведенная на все европейские, а также на японский, турецкий, иврит, греческий (возможно, речь идет о древнегреческом языке. — Прим. ред.) и другие языки (всего существует 159 переводов), «Анжелика» приобрела себе читателей во всем мире. Чем же объясняется столь шумный массовый успех? И можно ли вообще причислить «Анжелику» к историческому роману? В чем, собственно, особенности этого жанра и как отличить хороший исторический роман от плохого? Следует ли прежде всего искать в нем достоверность фактов или точное соблюдение хронологии? Тогда к какому жанру следует отнести романы Дюма-отца и Фенимора Купера, влияние которых живо ощущается в произведениях Анн и Сержа Голон? Вопросы, вопросы, вопросы… Трудно дать точные определения историческому «духу времени», который пытались воссоздать в своих произведениях писатели-романтики Гюго, Виньи, Мериме и другие, чтобы, исходя из этого определения, судить о принадлежности того или иного романа к историческому. Каждая эпоха и каждый писатель предъявляют свои требования к этому жанру. Романтики создавали философский роман, стремясь воссоздать в нем «местный колорит» и выявить общие законы и направление движения истории. Дюма пытался доказать, что ход событий зависит не только от царственных особ и великих деятелей, стоящих на авансцене истории, но и тех, кто находится за ее кулисами. В романах Голон проскальзывает аналогичная мысль: Анжелика прячет ларец с ядом, предназначенным для короля, и тем самым спасает коронованную особу. Следовательно, не вмешайся она случайно, судьба Франции могла бы быть иной. Для многих писателей исторические события важны не сами по себе, а как аллюзии на современность, и, создавая произведения, они нарочито подчеркивают в них это сходство. Флобер под одеждами отдаленных эпох и чуждых религий стремится обнаружить сердце с ощущениями современного ему человека. Голон, как мы видим, тоже разделяют идею о неизменности человеческой природы, что и делает их героев близкими читателю и вызывает сочувствие к ним. Существует множество определений исторического романа и его классификаций. Одно из них — «роман в истории» [Флоровская О.В. Французский исторический роман XX века (60-70-е годы). Кишинев, 1989.]. Писатели, работающие в этом жанре, не стремятся быть верными Истории правды, строят свои творения как биографию вымышленного героя. «Роман в истории» — повествование о человеке, воссоздание его психолого-нравственного облика, характера деятельности. История в таком романе составляет фон повествования, но фон достаточно хорошо изученный. В него попадают и реальные лица, но, вступая в общение с вымышленными персонажами, они совершают поступки и произносят речи, в действительности ими не совершенные и не произнесенные. Автор старается передать лишь общий рисунок характера, психологического склада и правдоподобие поступков исторического лица, при этом и описание не обходится без субъективного момента, степень которого зависит от авторского восприятия и отношения к изображаемому персонажу. Так, в третьем романе серии — «Анжелика и король» — Голон старались передать атмосферу интриг Версальского двора. И это им удалось. Но романная мадам де Монтеспан не похожа ни характером, ни поведением на реальную могущественную фаворитку Людовика XIV, да и сам король, обаятельный, любезный и неотразимый в общении с женщинами (по свидетельству его современника мемуариста Сен-Симона) мало имеет сходства с несколько хмурым и довольно неловким Людовиком, каким он предстает в творении писателей. (Но Сен-Симон был его младшим современником, и не видел Людовика в молодости. Кроме того, непохоже, чтобы Людовик в романе был хмурый и неловкий. Анжелика сама имела необычный характер, поэтому Людовик мог вести себя с ней не так, как с другими. — Прим. ред.) Правдоподобно его отношение к графу де Пейраку («Анжелика»), ибо стремящийся … Читать далее

Послесловие к роману «Неукротимая Анжелика»

Итак, еще один роман об Анжелике прочитан. Ну и как? Каковы впечатления? Конечно, ответы могут быть самые разные, причем ответы не очень приятные для издателя… Но мы все же надеемся на лучшее. Мы ведь тоже читатели и тоже прочитали «Неукротимую Анжелику». И нам показалось, что это чтение — хорошая разрядка, освежающая и ободряющая нашего современника, утомленного мрачной журнально-газетной публицистикой и прозой, где все только беды и несчастья, но пока еще малые, а настоящее крушение жизни обещается впереди… От всей этой чернухи силой таланта супругов Голон читатель отключается и переносится в иной мир — мир ярких красок, сильных романтических чувств, головокружительных приключений. «Анжелика» будит дремлющие без работы струны нашего воображения и дарит маленький читательский праздник среди будней. Далекие земли, давно умершие герои — как реальные, так и вымышленные, — благодаря мастерству авторов оживают, приближаются к нам и заставляют напряженно следить за действием. Именно этим объясняется главная притягательность романа — он необыкновенно увлекателен. Кстати, по отзывам знатоков, эта часть «Анжеликиады» наиболее остросюжетна. Но если бы дело сводилось только к занимательности, «Анжелика» не была бы своего рода эталоном массовой культуры, которую нам еще предстоит изучить и осваивать. В том-то и дело, что это произведение не столь одномерно, как может представляться, и, являясь чтением вседоступным, оно отнюдь не примитивно по художественно-смысловому содержанию. Вы заметили, что «Анжелика» необычайно плотно насыщена общекультурной информацией, поданной органично и чрезвычайно умело. Мы узнаем о многих реалиях эпохи — например, о быте моряков и средиземноморских пиратов, о взаимоотношениях христиан и мусульман, о том, как пленников выкупали из рабства, о том, как строились исламские города, о нравах в гареме султана и об иерархии в его свите, о подарках, которые было принято дарить при визитах, о способах пыток и казней того времени, наконец, и о многом ином. Книга содержит и познавательные сведения философского характера, причем именно они, так сказать, определяют духовное поле произведения. Его идейный центр — противостояние христианского и мусульманского мировоззрений, противостояние с отнюдь не предопределенным заранее исходом. Композиционно это выражено в диалогах-спорах Анжелики с великим евнухом Марокко Османом Ферраджи. Попав в плен к султану, Анжелика испытывает на себе искушение проповедью покорности Аллаху и судьбе. Диалог двух религий — это спор принципа свободы воли с позицией беспрекословного принятия жребия Всевышнего. Это неизбежно влечет за собой разницу практического отношения к жизни и реального поведения. Пора сказать и о самой Анжелике. Образ этой молодой женщины и ее волнующая история — счастливая находка Голонов. Не случайно американская критика — в отличие от нашей серьезно анализирующая массовую культуру — сравнивает Анжелику с героиней «Унесенных ветром» Скарлетт О’Хара. То, что в центре повествования постоянно находится это прекрасное и своеобразное создание, придает всей истории особый интерес. Анжелика одновременно хрупка, ранима, и необычайно сильна, капризна и вынослива, она воплощение женственности и при этом наделена настоящим мужеством в схватке с судьбой. Анжелика — аристократка, но она способна к пониманию самых простых людей, она демократична по натуре. Она умна достаточно, чтобы не зазнаться от собственного богатства и красоты и понимает цену своего успеха в высшем обществе. Но еще более важно, что Анжелика истинно нравственный человек — она не предаст, не изменит своей любви, даже если ей грозит смерть. Хотя это совсем не идеальная героиня — у нее часто бывают минуты слабости, сомнения, отчаяния, она нередко злится на себя. Она очень живая, с открытой читателю душой. В переводе Е. Татищевой тонко передана эта внутренняя работа героини, нюансы ее состояний и настроений. Язык романа сдержан и при этом изысканно красочен, описания точны и конкретны, а некоторая избыточность не является самоцелью, а диктуется общей художественной задачей. Так, например, из разных деталей складывается описание входа в Марсельский порт королевской галеры. И если не пожалеть труда на неспешное чтение этого описания, перед глазами вдруг встанет, как реальная, картина необычайной красоты — мы увидим и темно-красные шелковые знамена с вьющимися по ветру золотыми кистями, и многоликую толпу на площади, всколыхнувшуюся в едином порыве любопытства, и одиноко сидящую на лафете портовой пушки Анжелику, истомленную ожиданием корабля… Таких ослепительных картин-кадров в романе очень много, и они нарисованы искусно и свободно. Что же касается так называемого «дешевого чтива», в пропаганде которого нас могут упрекнуть серьезные критики, сошлемся на Честертона, посвятившего этому феномену одно из своих блестящих эссе. «Вульгарная литература не вульгарна уже хотя бы потому, — утверждал английский классик, — что захватывает пылкое воображение миллионов читателей». И далее: «У заурядного читателя, быть может, весьма непритязательные вкусы, зато он на всю жизнь уяснил себе, что отвага — это высшая добродетель, что верность — удел благородных и сильных духом, что спасти женщину — долг каждого мужчины и что поверженного врага не убивают. Эти простые истины не по плечу литературным снобам — для них этих истин не существует, как не существует никого, кроме них самих. В самом захудалом и наивном грошовом романе заложены прочные нравственные устои, по сравнению с которыми изысканно утопические этические построения лишь эфемерный блеск и мишура». © Голон Анн и Серж. Неукротимая Анжелика: Роман / Пер. с фр. Е. Татищевой. — М.: Книжная Палата, 1991. — 608 с